-
Любовь Шапорина: «ПРАВО НА БЕЗЧЕСТЬЕ» (13)
Любовь Васильевна Шапорина.
CARTHAGO DELENDA EST
1945 ГОД
«Опять новый год. Что он нам сулит? Полегчает или не полегчает?
Хочется европейской жизни, как воды жаждет человек в пустыне. Свободной, достойной человеческой жизни, понятие о которой у нас утрачено».
1 января 1945 г.
«У нас должны избрать Патриарха. Наша Церковь, как центр Православия, начинает играть большую международную политическую роль, нужен хороший Патриарх. Синод предложил нашего Алексия – Сталин отвел эту кандидатуру (у нас Церковь не зависит от государства?). Тогда предложили Вениамина Алеутского, который в продолжение всей войны посылал огромные средства от американских православных в фонд обороны!
Вениамин согласился приехать в Москву, но не меняя свое американское подданство (умный, по-видимому, мужик, понимающий, с кем имеет дело). Отвели.
И предложили отца Луку.
Отец Лука – Ясенецкий-Воинов, крупный хирург, окончивший Медицинскую академию. После смерти жены постригся в монахи, но продолжал быть хирургом. За проповеди был отправлен в Ташкент и затем сослан в Сибирь.
Когда началась война, его вернули и дали какой-то крупный пост в Красной армии. У него есть труды по медицине, по философии. “Человек большой души”, – сказал мне вчера о нем Бондарчук.
Вот он – то, чего я жду. Вера, религия спасет страну. Не компромиссы с правительством, а вот такие люди “большой души”. Народ, несмотря ни на что, отстоял свою веру. Тихо и просто».
12 января 1945 г.
«Рассказывала Антонина Яковлевна [супруга театрального художника А.Я. Головина] последние дни своего пребывания в Детском – она бежала оттуда 17 сентября 41-го года. Жила она с женой племянника и пятью их ребятишками, мал мала меньше. Немцы уже заняли часть парка, Пулково, в городе еще были наши. Дома не было воды, дети просили пить, Антонина Яковлевна решила пойти за водой на большое озеро. Приходит, хочет зачерпнуть – немец-часовой говорит: “Мадам, нельзя – кровь (показывая на воду). Идите к кувшинчику” (Дева с урной – Девы-то самой уже не было, ее закопали). “Прихожу к кувшинчику, там немцы сидят, закусывают. Один подает мне плитку шоколаду. Я качаю головой, дескать, не возьму. ‘Возьмите, у нас есть, у вас нет’. Я и взяла. Дали мне три толстые плитки шоколада, банку консервов, банку сливочного масла, три батона. Отнесла детям. По-русски говорили плохо. Потом приехала наша машина, грузовик, забрали детей. Я Настю туда же пихнула, уехали. А сама пошла в Ленинград пешком. Захватила только один отрез на костюм. В деревне потом на 8 пудов муки променяла”. […]
Сегодня взяли Краков, вчера Варшаву, какое наступление! Я узнаю тебя, начало высоких и мятежных дней!
Хороша речь Черчилля о Греции и греческих коммунистах, “которые были хорошо вооружены, за два года с немцами не сражались, а притаились и ждали момента, чтобы захватить власть”. Не тут-то было! Наступили англичане на хвост! И придавили».
19 января 1945 г.
«Был у меня [писатель и историк В.М.] Глинка […] Он по-прежнему пессимист: “Никогда в истории не было случая, чтобы у победоносного народа менялся строй”. А я считаю, что наша революция была прямым последствием военных неудач японской и германской войн.
Военная интеллигенция, ведущая так блестяще войну, должна сказать свое слово, народ, проливающий свою кровь, должен выйти из рабства. И кроме того, западному мiру нужен наш рынок.
Может быть, я вообще ничего не понимаю и мечты заменяют мне реальную действительность? Но без этой веры в судьбу России я просто не могла бы жить.
И послушав Глинку, мне стало тоскливо».
2 февраля 1945 г.
«Заходил Кочуров, рассказал, что с Богданова-Березовского снята уплата сотен тысяч, вообще снято все! Очевидно, по словам Ю.В., – “за большие услуги, оказанные… НКВД”. Попов давно подозревал Богданова-Березовского в этой collaboration, а также и Шостаковича! Последнему я не верю. Хотя Д.Д. трус.
Кочуров меланхолично констатировал новую волну “бдительности”, на это я ему сообщила об аресте Гнедич, Асты Галлы (Ермолаевой), Булгаковой и Екатерины Макаровой, он пришел в ужас. Насколько мне известно, все эти три писательницы – божьи коровки.
Говорят, что всех наших военнопленных, возвращающихся из немецкой неволи, препровождают в свои концлагеря или на шахты, не разрешая побывать дома! (Сослуживец Ольги Андреевны.)».
8 марта 1945 г.
«Учебник по истории западного искусства под редакцией Пунина: на каждой странице тексты Маркса и Энгельса, совершенно как в Евангелии приводятся пророки. Эти тексты на все случаи жизни. Причем подлинная история часто противоречит марксистским истинам».
11 марта 1945 г.
«Как хорошо Федин написал о Шишкове: “Это был человек любви, сердца, человек нежной души. Вряд ли у другого нашего современника писателя найдется столько преданных друзей, сколько оставил сейчас на земле Вячеслав Яковлевич. Поистине он дал нам много счастья. Это был Человек”.
Про Толстого этого не скажешь. Это был не крупный человек, и друзей он не оставил. Он людей не ценил, не любил, они были ему не нужны. От скольких людей, друзей он отрекся на моих глазах: Замятин, Старчаков; такова же и Наталья Васильевна.
Последний раз я встретила В.Я. на улице осенью 41-го года. “Что сделали они со страной! За двадцать пять лет разорили, сделали нищей”, – говорил это В.Я. возмущенно, озлобленно. Он был со мной часто очень откровенен».
14 марта 1945 г.
«Юрия [Алексанлдровича Шапорина, композитора] вызывали в ЦК “по русскому делу” (так сказал Кочуров) и расспрашивали его мнение о евреях, о их засилье. “Я им все объяснил”, – сказал он. “Но ведь были же и прежде исполнители-евреи”. – “Да, но лучше всех были, конечно, Рахманинов и Скрябин”.
Вызывали в ЦК также и Мурадели по этому же вопросу. Это все очень курьезно.
Смотрела сегодня уже второй раз “Крымскую конференцию” в нашем “Спартаке”, куда пришла, несмотря на дождь, и Анна Петровна. Она была потрясена. Остается грандиозное впечатление. Как уменьшился земной шар! До Америки уже рукой подать! Следующая война будет уже в межпланетном масштабе. Тяжелое впечатление остается от образа Сталина. Насколько Рузвельт со своим апостольским лицом, Черчилль со своим юмором и силой воли ясны для зрителя, настолько лицо Сталина ничего не выражает. Какой-то Будда без движений, без разговоров, без содержания. Сидят все втроем перед аппаратом, Рузвельт и Черчилль сняли шляпы, чтобы открыть свои лица, Сталин остался в фуражке, козырек от которой и тень от нее закрывают лицо до усов. Глаз не видно. Миф. […]
Берут сейчас Берлин. Сколько жертв, сколько наших погибнет. И неужели они вернутся, те, кто уцелеет, к прежней нищете и рабству? Нет, не сейчас, так позже этот народ выйдет на широкий и глубокий фарватер, я убеждена в этом».
24 апреля 1945 г.
«Галилеянин, конечно, победил. Вернулась от заутрени. В церковь войти было невозможно, все пространство в ограде, улица и площадь вокруг церкви были полны народа. Многие стояли со свечами. Я вошла за ограду и стояла так, что могла видеть хоругви крестного хода. Это впервые после перерыва лет в 20. Запели “Христос воскресе”, толпа запела вполголоса, подпевая хору, отвечала священнику “Воистину воскресе”, отвечала радостно. Армия взяла Берлин, а мы добились того, что Церковь выходит из подполья или из застенка, не знаю, какое определение верней.
Когда крестный ход вернулся в церковь, толпа стала расходиться, я отошла к дереву и говорю вслух: “Слава Богу, хоть ‘Христос воскресе’ услышала”. Рядом стоящая женщина (интеллигентная) как-то особенно задушевно воскликнула: “Господи, какое счастье!”
Рассказывают, что на партийных собраниях политруки заверяют всех, что такое попустительство Церкви только временное, но мне кажется, что их надежды напрасны.
У Елисеева продают пасхи по 250 рублей за кило и крашеные яйца.
Собор был весь освещен свечами, освещено было также все кружево ветвей желтоватым светом на фоне темного неба. Блестели яркие звезды, и кругом море черных силуэтов с кое-где мелькающими свечами. […]
Сейчас готовлюсь к уроку, пишу конспект по истории Испании – будем проходить Веласкеса. Читаю в книжке фразу: “Во время борьбы с маврами шло образование испанской народности”, русская народность тоже не является чем-то стабильным, недаром в ней «неограниченные возможности”. Мне кажется, что эта гигантская война, завоевание Европы должны дать огромные сдвиги, неожиданные для наших властителей, 27 лет державших народ за китайской стеной. Становление русского народа чудится мне.
А у нас опять избивают в НКВД и даже убивают. Когда мать Асты Галлы (Ермолаевой) узнала, что ее дочь арестована, то через несколько дней умерла».
6 мая 1945 г.
«Вчера произошла капитуляция Германии – в день Св. Жанны д’Арк. Жуков хозяин Берлина. Все это сейчас умом не охватить. Это чересчур грандиозно. Более осязательно подействовал прорыв блокады в 44-м году, прекращение обстрелов, внезапно наступившая тишина после трех лет грохота. Какое ликование должно быть сейчас на фронте, и сколько горя и слез у тех, к которым не вернутся сыновья. А мои братья – что с ними, где они, как переживают эту минуту, цел ли младший, Вася? Конечно, они принимали участие в этой войне, я уверена в этом. Васе уже 62 года, и как-то сердце сжимается при этой мысли. Красивый, так блестяще начавший свою карьеру. Боже мой, неужели еще долго будет длиться чудовищная тирания?
Не может этого быть».
9 мая 1945 г.
«Была в Детском, была на кладбище. Я подсознательно откладывала эту поездку от страха: что я там найду? И существует ли само кладбище? У меня перед глазами была развороченная могила Асенковой, казалось, что все Казанское кладбище – одни воронки, ведь аэродром рядом.
Я шла по знакомой дороге, пересеченной трапециевидными надолбами, и чем ближе я подходила, тем сильнее сжималось сердце. Был чудный солнечный день. Подхожу, контора и все строения разрушены, сожжены. Какой-то завал перед воротами. Вхожу – тихо, кладбище невредимо, памятники, кресты. Издали мелькает крест – неужели мой? Поворачиваю на дорожку перед церковью, иду, и Аленушкин крест, белый, чистый, даже непокачнувшийся, и образок на нем цел. Я прижалась к могиле и заплакала от радости, что она цела, что никто ее не тронул, чего я так мучительно боялась.
На маминой могиле креста нет, но ограда почти вся цела. Все место завалено ветками с клена, видимо, сбитыми осколками, вся стена церкви в щербинах. Я убрала ветки, листья, принесла с запущенной могилы полуразбитую скамейку, обломки нашей валяются в груде веток.
Я пошла по кладбищу. По-видимому, сюда не было доступу из города, от сторожки на лютеранском кладбище стоят одни трубы. Перед входом на это кладбище – разбитый остов дальнобойного орудия (мне объяснили встречные) и рядом груда обломков серой мраморной часовни. Нелепый памятник Барятинских без головы, крылья валяются рядом. А чудесный белый tempietto [храмик (ит.)] Орловых-Давыдовых невредим. Отсутствует бронзовая дверь, и внутри сложена кирпичная печурка! Кто-то там жил.
Вернулась опять к Аленушке. Подумать только: ее кресту 13-й год, а он как новый. 13 лет уже моему горю.
Сидела у могилки, в воздухе звенели жаворонки. Пошла обратно парком; здесь меньше всего заметно разрушений, павильоны, мостики – все цело. А бедный Екатерининский дворец ужасен, остался один скелет, одни стены.
От города сохранилась, может быть, одна треть. На месте нашего дома и всех соседних одни фундаменты. Подошла к развалинам нашего жилища, не увижу ли где-нибудь осколка от моей Афины-Паллады, вделанной в печку? Ничего, конечно, нет. Иду, смотрю по сторонам на все разрушения, пустые места, навстречу немолодой солдат. “Ну что, мать, плохо?” – “Плохо, – отвечаю, – и подумать, что такое разрушение по всей Европе. Ну, зато мы их теперь здорово бьем”, – говорю. А он: “Мы их бьем, а нас здесь бьют”. Где, кто бьет? Он из бывшей Костромской губернии, ему 50 лет. С начала войны на фронте (в летной части). Дочь 22 лет вернулась домой инвалидкой, а с жены потребовали 2½ тысячи налогу и тачку со двора угнали – разве не бьют? “Рузвельт сказал: свободный труд, без этого ничего не выйдет”.
От деревянных домов против бывшей тюрьмы в Софии ничего не осталось, одни трубы кое-где торчат, а скворечня на дереве уцелела. Эти места еще не разминировали.
Спросила солдата, веруют ли в Бога на фронте. “Еще как, летчик, как в машину садится, и Бога, и Спасителя, и Царицу Небесную – всех помянет”».
12 мая 1945 г.
«Приезжал Юрий [муж Л.В. Шапориной] […] и рассказывал о встрече в ВОКСе, где был Джонсон и Mme Черчилль танцевала фокстрот, и о том, что союзникам очень не хочется, чтобы мы воевали с Японией. Они будто бы нам обещают и Сахалин, и порт Артур, и Восточно-Китайскую железную дорогу, – лишь бы мы не воевали, боясь, что из Китая мы сделаем вторую Польшу».
26 мая 1945 г.
«Тишина и угнетенность данного момента как будто перед бурей. Но у нас бури невозможны.
Руководитель польских диверсантов и убийц получил 10 лет тюрьмы [18-21 июня в Москве прошел суд “по делу об организаторах, руководителях и участниках польского подполья в тылу Красной Армии на территории Польши, Литвы и западных районов Белоруссии и Украины”.]. Десять лет получили и божьи коровки из Союза писателей: Гнедич, Макарова, Булгакова, верой и правдой проработавшие все 27 лет.
Да здравствует русский народ, с ним можно не стесняться».
23 июня 1945 г.
«На днях в Союзе писателей был доклад Эренбурга. Я его не люблю и пошла посмотреть на него воочию. В нем нет ничего специфически еврейского, ни в говоре, ни во внешности. Он умен. Говорил он о том, что наша победа обязывает нас иметь гегемонию мысли, а литература наша не на высоте того, чего от нее требует государство, народ, международное положение. Надо расти. Писатели “ездят в творческие командировки, собирать материал”. Можно ли себе представить Чехова, собирающего материал! Или Л. Толстого. Надо сопереживать. Через год, через 4 года появится писатель никому не известный, как Лев Толстой, написавший “Севастопольские рассказы”.
Оправдываются слова А.О. Старчакова о том, что советскую литературу надо поставить на 10 лет под зябь.
Уже скоро, через год, будет 10 лет со дня его исчезновения».
7 июля 1945 г.
«За отсутствием других демократических свобод у нас есть свобода смерти, пассивная и активная: расстрел и самоубийство.
Мы с Татьяной Владимiровной шли по Невскому и беседовали. “Ничто в строе нашей жизни не может измениться. Никаких сдвигов в победившей стране не может быть”. На это я ответила: “Страна не может вечно ходить в туфлях, которые носили китаянки. Пальцы, прошагавшие от Волги до Дрездена, прорвут свои туфли каким бы то ни было путем. Не может страна продолжать нищать, – это было бы равносильно смерти”».
29 июля 1945 г.
«…Пришла В.Д. Семенова-Тян-Шанская: Союз художников ее командировал под Выборг в военную часть, пришедшую с фронта, из Курляндии. Полковник рассказывал ей о солдатах: “У них душа безпредельно растянута, они способны на все, и их не накажешь”. Перед проходом через Ленинград они прошли пешком 1000 верст. […]
Ожидание было очень долгим, появились первые части около часу […], народу была тьма-тьмущая, и никаких милиционеров. Солдаты шли в своих железных шапках, пот с них лил градом, загорелые, красивые, молодые. […] …Солдатам хотелось пить, отдохнуть. Они окружили какой-то пивной ларек, милиционер попробовал протестовать. Солдат выхватил наган и убил бы того, если бы девицы, бывшие тут же, не увели милиционера».
30 июля 1945 г.
«Девочки вчера стояли в очереди за овощами на Литейной. Неподалеку остановился грузовик с немцами. Какой-то пьяный инвалид с палкой подошел, что-то кричал и палкой ударил пленного. Те стали жаться к другому краю машины, он еще раз ударил. К нему подошел, по-видимому, начальствующий над ними военный со звездочками на погонах и останавливал. Хулиган замахнулся на него и, кажется, ударил кулаком. И это осталось безнаказанным.
Женщины в очереди возмущались, как смеет он обижать пленных: “Правительство уж знает, что с ними делать, а мы не должны их обижать”. А некоторые бабы говорили: “Чего их жалеть, так и надо”. Но большинство, в том числе и Мара, их очень жалели. Проходил мимо мужчина, дал немцу хлеба, другой дал закурить.
Были на днях Белкины. Оказывается, Доброклонский вернулся из Дрездена. Мы берем себе много картин и “Сикстинскую мадонну”. Мне стало невероятно стыдно.
Распродали лучшие вещи Эрмитажа, а теперь забираем у немцев их культурные ценности. Я говорила об этом с А.П., она другого мнения: “Вы возмущаетесь, что мы получаем 600 картин, а когда немцы взрывали наши фрески в Пскове, вывозили все ценности из дворцов, уничтожили музеи в Харькове, Киеве и т.д., вы не возмущались?”»
8 августа 1945 г.
«Возвращающихся из Германии, куда были угнаны немцами, не прописывают вовсе, отправляйтесь за сто первый километр. […]
В воскресенье я шла из церкви, меня догнала Ол.Т. Кричевская (работающая в ЖАКТе) и рассказала под секретом, конечно, такую вещь. Уже целый год приходили в ЖАКТ из НКВД и расспрашивали об Алексее Матвеевиче Крылове, наблюдали за ним. Когда им сказали, что он умер, один из них сказал с досадой: ускользнул, мерзавец!
Мы все мыши, кошка только и ждет, как бы нас прихлопнуть. Весело. Народ-победитель, народ-раб. Ужасно, когда это сознаешь.
А кто знает, может быть, НКВД затравило Алексея Матвеевича? Могли требовать доносов, предательств, он все скрывал от жены, может, и не выдержал. Он был из богатой ярославской купеческой семьи. Затем был партийным, потом его исключили из партии, он сидел какое-то время, кажется, в “парильне”, за золото. Выпустили, работал все время. Раз уж ко мне приходили, чего же можно ждать?»
28 августа 1945 г.
«Против нас на Фурштатской немцы чинят дом, разрушенный ими 8 сентября 41-го года. Это постоянный объект для наблюдений девочек. Сейчас стоит высокий немец около бульвара, осматривает верх дома. Там красят. Его обступила целая стая мальчишек лет 8-10. Они все плотнее к нему подходят, осторожно трогают пуговицы, дружелюбно гладят по рукаву. Другой фриц тащит веревку, которая на блоке подымает ведро с известью в третий этаж. Он тянет веревку одной рукой и отходит до середины бульвара, мальчишки бросаются ему помогать, что-то говорят ему, ласково улыбаются. Незлобивый народ».
30 августа 1945 г.
«Мы распространились до Дальнего. Теперь, по слухам, огромные массы войск стягиваются к границам Турции и Ирана. […] Идем по стопам Царей, не сами идем, а ведет История, наперекор всякой марксистской чепухе. Это все для будущего поколения. Сейчас страна только искусственно нищает, искусственно голодает, а правительство без толку пользуется рабским безплатным трудом миллионов ссыльных. […]
Говоровы, прожившие в Асине Новосибирской, а теперь Томской области три года эвакуации, рассказывают чудовищные вещи. Там концентрационные лагеря, вольнопоселенцы, уже выпущенные из лагерей, просто ссыльные, как политические, так и уголовные – воры и убийцы, и эвакуированные.
Тем, кто в лагерях, лучше всего. Их как-то питают, одевают, у них есть крыша. Остальные живут в землянках, пухнут от голода, ходят полуголые и мрут. Рабочим, не ссыльным, платят по 10, 20 рублей в получку, и так по всей Сибири, т.к. денег нет. Живут тем, что продают свои 400 гр. хлеба (единственно, что получают от государства) и покупают на это картошку. Воруют, грабят, убивают. […]
Было много поляков, но этим помогали американцы и наконец увезли оттуда. В Мурашах, рассказывают девочки, было тоже много ссыльных поляков, американцы им устроили детский дом и тоже вывезли под конец.
Говоровы говорят, как на их глазах погибали люди; приходили туда здоровые красивые женщины с детьми, высланные простые бабы, голодали, пухли, уже ходить не могли. Когда они уезжали, их провожало много народа, дети, с которыми много возилась Таня, и все плакали в голос. Оставались чуть что не на верную смерть».
2 сентября 1945 г.
«Ольга Андреевна рассказывала, что кто-то из знакомых где-то похвалил, как у немцев жить было хорошо, – арест и 10 лет. Ее приятельница добавила, что ее соседка была выслана немцами в Латвию, кажется; вернулась, поступила сторожихой на завод. По поводу какой-то волокиты с карточками она возьми да и скажи, что у немцев-де полный порядок: сдашь бумаги – на другой же день все готово. Рабу Божию арестовали – и 10 лет. И эти преступники идут под рубрикой: болтуны.
Неужели есть какое-нибудь соответствие между виной и наказанием? Очевидно, за то же пострадали и Гнедич, Аста Галла и другие. Как это обидно. Сейчас, когда Россия так величественно и гениально разбила врагов, так бы хотелось честного и великодушного правления, по-настоящему счастливой жизни измученному народу; а тут за глупость – 10 лет каторги. И безпросветная нищета.
Но интереснее всего будет будущему историку наблюдать за тем, как жизнь и история вносят свои поправки в утопический бред ленинских начинаний. Без аннексий и контрибуций – завершилось умыканием Дрезденской галереи, не говоря уж о Западной Украине и прочем. Миф об уничтожении денег, безплатных квартирах и трамваях… – а доигрались до коммерческих магазинов, на позорище всему мiру. Расстрелы офицеров за погоны – и генералиссимус Сталин. Очень все это любопытно и смешно – “когда бы не было так грустно”».
7 сентября 1945 г.
«Кого это мы называли рабовладельцами? Кажется, немцев. У нас рабовладельчество крепкое, установившееся, государственное, против которого никто не возмущается.
Каждый день я молюсь, не могу не молиться за Россию. Такая страна, такой народ – и такая судьба».
15 сентября 1945 г.
«Занималась сегодня в Публичной библиотеке […] Взяла “Британский союзник” [журнал, издававшийся английским посольством в Москве]. Приятно почитать журнал, пишущий в спокойном тоне, без вранья. Статья Пристли о новом мiре. Он пишет: “Всякий человек, который скажет вам: ‘Война кончена. Давайте же вернемся к доброй прежней жизни’, – должен быть немедленно отправлен в дом умалишенных. Он значительно опаснее, чем умалишенный, возомнивший себя Юлием Цезарем”.
И затем читаю в “Ленинградской правде” извещение отдела торговли о выдаче на декаду – это нормы, существующие уже три года и не изменившиеся ни после уничтожения блокады, ни после окончания войны. Привожу нормы иждивенцев (и детей старше двенадцатилетнего возраста!). Овсяной крупы 200 гр. Рыбы свежей 100 грамм или 200 грамм корюшки. Комбижиров не полагается совсем. Детям до 12 лет масла животного 100 грамм. Чем это объяснить: нищетой страны или презрением к обывателю?
Читая советские книги по искусству, я умиляюсь их наивной запуганности. Все эти авторы боятся высказывать свои взгляды. После каждого ответственного абзаца следует: “как сказано у пророка – т.е. у Маркса или Энгельса”. Например, сегодня читаю о греческом искусстве, и пророк вещает: “Без рабства не было бы греческого государства, греческого искусства и науки” (Энгельс. Анти-Дюринг). Вообще положение наших искусствоведов печальное: как только положение плебса становится, по их словам, отчаянным, так в стране золотой век науки и искусства! Прямо беда. И в эпоху итальянского Возрождения, и во времена Рембрандта».
21 сентября 1945 г.
«Анекдот: в Ленинграде открылись четыре театра: имени Сталина, им. Молотова, им. Калинина и Народный театр. В театре Сталина идет “Горе от ума” (по другому варианту “Великий государь”), в театре Молотова “Слуга двух господ”, в театре Калинина “Безпокойная старость”, а в Народном “Без вины виноватые”!»
24 сентября 1945 г.
«Я получила письмо из Sussex’а от Ржевской. Когда я увидала конверт с надписью URSS и заграничными марками, я остолбенела, растерялась: столько уже лет я в нашей тюрьме не получала писем из-за границы, с того берега. Она пишет: “Лида и Тата с семьями совершенно благополучно и не очень тяжко пережили это тяжелое время. Марина очень красивая и милая девушка, служила в английской авиации, а сейчас выходит замуж за офицера-моряка, тоже англичанина. Все мы по силе возможности принимали участие в борьбе с немцами”.
Когда я прочла это письмо, я расплакалась, плакала от счастья и не могла успокоиться. Какое счастье – они все живы, их семьи не разрушились, дети живы и счастливы. Дорогой мой Сашок – дочь в авиации, неужели Марина была летчиком и, может быть, громила немцев? Каково это перенести родителям, но ведь Саша-то сам – это воплощенная храбрость. Господи, Боже мой, как я должна благодарить Тебя. И безудержно захотелось их видеть, уехать из тюрьмы, из этого царства произвола и беззакония, туда, к ним, повидать их перед смертью. […]
…Благодарю Бога за это. Они живы, их семьи целы. Пусть будут счастливы до конца.
А у меня –
Дочь, чудесная, любимая Алена, взята. Муж бросил, сын бросил, семьи нет, даже театр, который я так любила, и тот съели. И я сейчас, когда жизнь кончается, ни о чем не жалею. Счастье за них слишком всё перевешивает. Хорошо, что у меня хватило сил все перенести […]
Хочется их всех увидеть, как этого хочется. И еще хоть проблеск счастья для России. Хоть минуту перед смертью пожить в человеческих условиях».
25 сентября 1945 г.
«Приезжала на несколько дней Катя Пашникова, привезла соленых грибов, клюквы. Она с подругами живет под Выборгом […] Мимо них проезжали поезда русских военнопленных, возвращающихся на родину. Все они были прекрасно одеты, все курчавые, радостно махали им руками и выбрасывали множество вещей в окна. […] …Но недолго пользовалась Катя этим добром. Неподалеку стала гвардейская часть и обворовала всю округу. Пока девушки были на работе, вынули окно и унесли всё, что было. Одного такого гвардейца поймали на рынке продающим корову.
Мне интересно, почему эти возвращающиеся на родину люди выбрасывали такие ценные вещи? Вряд ли здесь играло роль великодушие. Вероятно, они знали, что у них всё отберут, и кроме того, странно было бы, что они, будучи в плену, смогли накопить такие богатства […]
На именины я получила наконец поздравительную телеграмму, подписанную: Вася Наташа Соня Петя Сафонова. Галя воскликнула: “Блокада прорвана”. А на днях пришли две телеграммы от Евгении Павловны. Она меня поздравляет и пишет: “Посоветуйтесь ехать или остаться Магадане зиму ответьте немедленно вашем согласии мой приезд добейтесь разрешения Ленсовета въезд прописку Ленинграде вашей жилплощади жду телеграммы”.
Восемь лет прошло, как ни за что ни про что оторвали бедную женщину от детей и бросили в каторжные работы. Восемь лет. Мы, отупевшие в рабстве, не отдаем себе отчета (как Стендаль пишет: “L’habitude de la servilité”, а у нас l’habitude des travaux forcés [“привычка к рабству”, …привычка к каторжным работам (фр.)]) во всем ужасе того, что творится среди нас, вокруг нас. Восемь лет без всякой личной вины, за вину мужа, который тоже был виноват только в том, что был умен и талантлив.
Во что превращена наша «пресса»! А сейчас, по слухам, опять высылают десятки тысяч эстонцев, литовцев, латвийцев. И хотим Триполитанию коллективизировать!!! Excusez du peu! Faut avoir du toupet tout de même [Не взыщите! Какую наглость надо иметь (фр.)]».
7 октября 1945 г.
«Нищета кругом подавляющая, стон стоит. Грабежи по городу. Подростки объединяются в банды, девушки проституируются. А как же иначе, коммерческие-то магазины на что?
Если литература ниже подвига народа, то правительство также недооценивает свой народ, и я думаю, даром это не пройдет».
9 октября 1945 г.
«Послала письмо в Англию Ржевской. Барышня на почте сделала мне строжайший выговор за домодельный конверт. “Я имею полное право не принять письмо, не так часто пишете за границу, могли бы в ДЛТ (коммерческий магазин) конверт купить”. Конвертов и бумаги в продаже нет. Письмо все-таки приняла, а я теперь боюсь, как бы цензура не задержала, чтобы fare una grande e bella figura [произвести большое и красивое впечатление (ит.)] перед Западом».
14 октября 1945 г.
«Вчера вечером неожиданно пришел Юрий [Шапорин], прямо из-за границы. Он в повышенном настроении, очень доволен поездкой и в восторге от тех стран, где побывал. А был он в Копенгагене (Берлин видел только с самолета), Норвегии, Стокгольме, Гельсингфорсе. Записывал все впечатления. Для поездки их одели!! Сделали ему черное пальто, два костюма. Шебалину сшили сине-фиолетовое пальто, и в одном из наших посольств при виде этого пальто им рассказали, что туда заезжали двенадцать человек, командированных в Америку, и на всей дюжине были одинаковые синие пальто! Какой это срам! Постыдный срам, как многое: коммерческие магазины, торгсины… и т.д. и т.д. Даже не варвары, а мелкие мещане.
Поразила Юрия налаженная комфортабельная жизнь даже в пострадавшей Норвегии, богатство, освещение в Швеции, великолепное исполнение “Царской невесты” в Стокгольме, причем на премьере был 80-летний Король. Поразила тишина на улицах: шоферы автомобилей ездят, почти не давая гудков».
30 октября 1945 г.
«Вчера, 6-го, в училище был ужин. Ужин запоздал, мы сидели в комнате директора и слушали речь Молотова. Говорил о победе, о напряжении всей страны, о том, что уничтожена опасность с Запада и Востока, что такую победу могла одержать только такая демократическая страна, как СССР. Говорил о наших приобретениях Кенигсберга, Украине, Порт-Артуре, Дальнем. Великодержавная внешняя политика меня радует, но когда он начал говорить о демократичности строя, дружбе народов, лучше уж бы молчал. Я верю, что История все поставит на свое место.
Вчера у меня была Маргарита Константиновна Грюнвальд, наконец вернувшаяся из своих десятилетних мытарств. Мало кого я так уважаю, как ее. Вопиющие несправедливости ее никак и нисколько не озлобили, все такая же мягкость к людям, любовь к молодежи, светлый взгляд на жизнь. Она преподает английский в университете и пишет диссертацию по истории. Вот подлинный аристократизм духа. Во время первой германской войны она была все время сестрой милосердия на фронте и получила две Георгиевские медали».
7 ноября 1945 г.
«Молотов говорил еще и повторил это несколько раз, что СССР – единственная страна, где нет эксплуатации человека человеком. На это я могу лишь сказать: если человек человеку волк, то “партия и правительство” человеку – крематорий. Звери слушали Орфея, лев лизал ноги Св. Иерониму, – крематорий не останавливается ни перед чем, количество жертв его не пугает, качество тем менее».
10 ноября 1945 г.
«Нюша рассказала. Получила письмо от тетки из Тверской губернии. Живет одна с больным сыном 15 лет. Другой сын кончил в Ленинграде техникум, умер с голода. Сын во флоте, куда-то уехал. Муж был председателем сельсовета. Когда пришли немцы, его сразу же взяли и угнали с собой. Когда немцы стали отступать, ему удалось бежать и вернуться к своим. “Свои” его арестовали за пребывание у немцев, отправили в концлагерь, где он и умер.
Тетка получила в колхозе по 250 граммов ржи на трудодень! […]
Саянов пишет в “Правде” возмущенную статью о концлагерях. Нельзя говорить о веревке в доме повешенного».
13 декабря 1945 г.
«Что нет продуктов – это вполне понятно, вся страна голодает. Но вот почему нету мыла, соли? Мы получаем полкуска мыла на два месяца».
23 декабря 1945 г.
«…Устала, было около 10 вечера. Галя мне отворяет: “Мамуленька приехала”. – “Что?” – “Мамуленька приехала”. Я не верила своим глазам: да, Евгения Павловна. Восемь лет прошло, а казалось, что их ей не пережить, что конца не дождаться. И все-таки дождалась. Девочки плакали весь день от счастья. Как посмотрят на мать, так и плачут. А сегодня рано утром она уже уехала в Лугу, пробыв с детьми два дня.
Кто, когда отомстит за надругательство над человеком?»
26 декабря 1945 г.
Л.В. Шапорина «Дневник». Т. 1. М. 2017.
Продолжение следует.
