![[reposted post]](https://www.livejournal.com/img/icon_repost.png?v=20498 "[reposted post]")
СВИДЕТЕЛЬ «РУССКОЙ АГОНИИ» РОБЕРТ ВИЛЬТОН (41)
Aug. 21st, 2019 | 08:08 am
reposted by 
sprecher_24
Интервью «под конвоем» (продолжение)
На следующей после интервью с Шотой Чиковани странице в мартовском номере журнала «Родина» за 2006 г сразу же начиналось второе. В игру вступали «конвоиры».
В пространстве реального времени этой публикации предшествовало общение Чиковани с упоминавшимся им в предисловии к книге безымянным «милиционером», а в интервью в «Родине» и в других его статьях – фигурирующим уже под своим именем, – «известным криминалистом… возглавлявшим расследование» Владимiром Николаевичем Соловьевым.
«…Разговор с ним, – вспоминал Шота, – состоялся в ходе обсуждения деталей моего интервью с редактором. Когда я ему позвонил, Соловьев как раз сидел в его кабинете (впечатление такое, что он вообще из него не выходил) и попросил передать ему телефонную трубку».
Сохранил он запись и самого разговора: как человек, имевший советский опыт, Чиковани отлично понимал, с кем он имеет дело.
Разговор начался с комплимента: «…Только что прочел вашу книгу. Хорошо, что вы ее напечатали, особенно, если учесть, как это непросто, насколько мне известно, во Франции». Однако, привычно усыпив бдительность, как опытный следак, Соловьев тут же решил подловить своего собеседника: «Только вот что это за рукопись, напечатанная на машинке да еще по-русски. Откуда англичанин мог так хорошо знать русский язык?..»
Но и собеседник его не был простаком: «Если бы вы действительно были знакомы с Вильтоном, то должны были бы знать о том, что он вырос в России и русским владел в совершенстве. Ну, а по поводу ваших сомнений… рукопись прошла во Франции экспертизу у опытных криминалистов. Кстати, Вильтон был не только блестящим журналистом, этот человек храбро сражался на стороне русских против немцев, за что получил Георгиевский крест из рук Государя Императора Николая II. Мне хотелось рассказать об этом русскому читателю».
По какой-то причине хваленый расследователь не сумел удержаться и его понесло; шильце, скрываемое в мешке, показало свое жало: «Много людей воевали и рисковали своей жизнью. Вот вы в книге говорите о просаленной земле на месте сожжения трупов, но ведь это могло быть попросту машинное масло. Соколов приводит такие смехотворные улики, как яичную скорлупу или вырванную страницу из медицинской книжки [для понимающих – набор этот неслучаен и сам по себе говорит о многом. – С.Ф.], что совсем не похоже на Юровского. Я нашел в Пензе личное дело Соколова, которое говорит о том, что он, как следователь, никак себя не проявил, ну вроде бы раскрыл всего одно убийство. До Соколова был Сергеев, которого потеснили…»
Получив и на это ответ, аргументы которого свидетельствовали о владении визави темой, Соловьев ловко переключил регистр, в очередной раз попытавшись направить разговор в выгодное для него лично русло: «Что вы знаете о результатах экспертизы?.. […] Я не имел никакой выгоды, для меня важна была только истина. Я ее открыл, при этом я выражаю не только свое мнение, но и мнение нашей государственной власти».
Однако он в очередной раз подзабыл, что говорит, хоть и с бывшим советским гражданином, но человеком (в настоящее время да и вообще сущностно) свободным от «скреп», для которого мнение какой-либо власти перед лицом истины имеет исчезающе малое значение, а потому, видимо, был обезкуражен, когда услышал: «Следователь, зависящий от государственной власти, не может быть объективным. По словам Достоевского: “…работа следователя есть свободное творчество”, и Соколов, результаты следствия которого вы осмелились поставить под самомнение, в своей работе придерживался именно такого принципа…»
Хочешь или нет, а разговор необходимо было сворачивать, по возможности, хотя бы формально, оставив последнее слово за собой и тем, что, по его мнению, он представлял: «В вашей книге вы говорите об “индустрии Романофф”. Это не у нас, а у вас там, на Западе “индустрия Романофф”. У вас там во Франции живет Росс, который тоже выпустил книгу. Вы знаете, я даже Росса сумел переубедить…Я вам предлагаю сотрудничество, запишите, пожалуйста, мой номер телефона…»
Влияние на Н.Г. Росса В.Н. Соловьева действительно ощущается в последних публикациях этого историка. На одних собеседников Соловьева производит впечатление его апломб, на других – нахрап, на третьих – возможность получить через него доступ к закрытой от других информации (впрочем, на наш взгляд, достаточно иллюзорная и не гарантированно доброкачественная).
Тем, кто, как и Николай Георгиевич Росс, не жил здесь (в СССР или РФ), пусть даже и русским, а потому не отдающим себе отчет, с кем/чем они имеют дело, легко поверить тому, что им вдувают в уши вкрадчивые голоса, пользующиеся «неискушенностью младенцев».
Прощупав почву в этом предварительном телефонном разговоре с Шотой Чиковани и подковавшись (с той же русской машинописью Вильтона и экспертизой), В.Н. Соловьев был готов выйти на подмостки, предоставленные ему «Родиной».
[…]
[…]
[…]
«Соловьев в своем интервью, – пишет Чиковани, – обещал подарить мне сборник “Покаяние”, и свое обещание выполнил. К тому же переслал мне еще одну книгу – “Романовы. Подвиг во имя любви”. Обе книги подписаны».
Но продолжим:
Эту подтасовку в четыре руки мы уже разбирали, а потому за подробностями отсылаем читателей к этой публикации:
https://sergey-v-fomin.livejournal.com/259646.html
[…]
Самоуправство уральских большевиков и непричастность к убийству Царской Семьи Москвы – один из столпов советской государственной версии, общей и для гольдштейновских парижских «Последних Новостей» начала 1920-х годов, и для писаний Эдварда Радзинского 1990-х, и для нынешней официальной точки зрения РФ.
Препятствием к этому является единодушное мнение всех причастных к следствию лиц.
Н.А. Соколов: «Судьба Царской Семьи была решена не в Екатеринбурге, а в Москве»
Генерал М.К. Дитерихс: «Убийство это совершилось по распоряжению народных представителей новой советской России и приведено в исполнение под непосредственным руководством их местных агентов».
Роберт Вильтон: «Убийство Царя и Его Семьи, организованное среди главарей ЦК, выполнялось их ставленниками в Екатеринбурге».
Именно в этих выводах одна из причин дискредитации белого следствия, которое поручено было обезпечить В.Н. Соловьеву.
Но, оказывается, и причастные к убийству большевики свидетельствовали о том же. Вот почему собеседников в редакции журнала «Родина» так взволновали приведенные Ш. Чиковани в книге слова П.М. Быкова, которые необходимо было дезавуировать. Однако тут, как мы уже убедились, Соловьев в очередной раз присел в лужу. Да, «трудно идти против рожна»…
Но ведь это, заметим, не единственное свидетельство такого рода со стороны большевиков (причем высокопоставленных, интересовавшихся вопросом и хорошо информированных). В одном из прошлых по́стов нам уже приходилось цитировать дневниковую запись Льва Троцкого от 9 апреля 1935 г., введенную в контекст цареубийства историком профессором В.П. Семьяниновым в сборнике 1991 г.: «Белая печать когда-то очень горячо дебатировала вопрос, по чьему решению была предана казни царская семья… Либералы склонялись как будто к тому, что Уральский исполком, отрезанный от Москвы действовал самостоятельно. Это неверно. Постановление вынесено было в Москве».
Таким образом, курировавший государственное расследование цареубийства, Владимiр Николаевич Соловьев является по существу ретранслятором, по словам Чиковани, «большевицких сказок» и «комиссарских притч». Но не только. Помимо этого он пытается заставить поверить в то, что, вопреки добытым белым следствием фактам и даже признаниям самих причастных к убийству большевиков, именно его доказательства самые верные и будто бы юридически безупречно обоснованы.
«Родина». М. 2006. № 3. С. 47-50.
К обсуждению новой книги Роберта Вильтона, напечатанной в Париже Ш. Чиковани, редакция «Родины» смогла подключить и еще одного своего давнего «эксперта» по Царской теме – писателя и сценариста Гелия Рябова – одного из «соавторов» так называемых «екатеринбургских останков».
В редакционной сноске журнал услужливо напоминает (по существу вставая – вот вам и прокламируемая объективность! – на точку зрения одной-единственной провластной версии):
«Родина». М. 2006. № 3. С. 50.
Продолжение следует.
Link | Leave a comment {10}
СВИДЕТЕЛЬ «РУССКОЙ АГОНИИ» РОБЕРТ ВИЛЬТОН (40)
Aug. 21st, 2019 | 08:07 am
reposted by sprecher_24
Интервью «под конвоем» (продолжение)
Окончание интервью Шоты Чиковани:
«Родина». М. 2006. № 3. С. 44-46.
Продолжение следует.
Link | Leave a comment {7}
СВИДЕТЕЛЬ «РУССКОЙ АГОНИИ» РОБЕРТ ВИЛЬТОН (39)
Aug. 21st, 2019 | 08:07 am
reposted by sprecher_24
Интервью «под конвоем» (начало)
«Напечатав книгу, – продолжал в одном из писем ко мне рассказывать дальнейшую историю Шота Чиковани, – ты должен открыть ее для читателей.
Для этого была устроена презентация с русским буфетом в книжном магазине в 14-м округе Парижа. Надо было привлечь журналистов.
Парижская, как мы ее остроумно прозвали “Узкая” она же “Русская мысль” почему-то не напечатала мое интервью. Последний из ее редакторов Андрей Гульцев (иммигрант из России с 1988 года) решил, что для читателей “Узкой мысли” важнее печатать советы светской львицы (иммигрантки того же периода) – Лены Лениной, которая на страницах газеты учила русских эмигрантов, как правильно держать в руках вилку, и вообще правилам хорошего тона.
Совковая львица давно уже вернулась на родину, где стала известной писательницей и тележурналисткой, продолжая учить людей правилам хорошего тона».
Само интервью брала Кира Сапгир – профессиональная журналистка, жена шестидесятника – детского поэта Генриха Сапгира, приятельница Мамлеевых.
После отказа продавать книгу Роберта Вильтона в парижском магазине Имка-Пресс и неудачи с публикацией интервью в «Русской Мысли» «важно было открыть Вильтона российскому читателю. Все московские дистрибьютеры отказывались. Пришлось привлечь журналистов из центральных московских газет. Те тоже поначалу отказывались. Все задают один и тот же вопрос: “У вас есть что-то новое по теме?” Все хотят чего-то сенсационно нового, я же честно признаюсь, что ничего нового, что я как раз выступаю против всего нового в этом деле. Приходится рассылать редакторам книгу.
Причем мне безразлично, кто будет говорить о моем англичанине: либералы, коммунисты или анархисты. Важно быть услышанным. И только когда появились отклики в “Книжном Обозрении”, в газете “Завтра”, в “Московском Комсомольце”, в “Литературке” и в “Родине”, тут-то все именитые московские дистрибьютеры всполошились, и сами наперебой стали меня искать, узнав, что мой Вильтон на Тверской вывешен лидером продаж».
«Поражает одно, – говорилось, например, в статье Веры Копыловой “Убийственная книга” в “Московском Комсомольце” (5.4.2006). – Даже эту правду (которая тоже не безспорна) открывает нам англичанин. Даже эта книга – вышла в Париже».
https://www.mk.ru/editions/daily/article/2006/04/05/184161-ubiystvennaya-kniga.html
«Ну, а теперь, – продолжает свой рассказ Чиковани, – о “Родине”. Мне очень хотелось быть напечатанным именно в этом журнале, где печаталось первое интервью Гелия Рябова, и спасибо главному редактору – свердловчанину Владимiру Долматову.
Как раз он-то и печатал всех гробокопателей, потому, ознакомившись с моей книгой, которую я ему переслал, проявил интерес к моему интервью. Жаль, что проработав лет десять, он ушел из журнала. Я не задавал ему вопроса почему, но не думаю, что из-за меня.
Как бы там ни было, он человек смелый. Я все-таки выступал против официальной версии, а ведь все ее кураторы, от Рябова до Соловьева рассказывали свои байки именно на страницах “Родины”».
Владимiр Петрович Долматов (1948 г.р.), уроженец Свердловской области, свою журналистскую деятельность начинал фотокором ирбитской газеты «Восход». После окончания факультета журналистики Уральского госуниверситета работал сначала в одной из ведущих газет региона – «Уральском Рабочем», а затем перешел в «Советскую Россию». В 1989 г. с коллегами создал в Москве ежемесячный иллюстрированный исторический журнал «Родина», которым руководил в 1990-2006 гг.
Журнал в это время был действительно чрезвычайно популярным: люди, долгое время подвергавшиеся облучению идеологической лжи, читали тогда много и жадно, стремясь утолить жажду правды, полагая, что тем самым они восстановят поврежденную историческую память.
Тираж «Родины» в самом начале 1989 г., еще до объявления подписки, составлял 150 тысяч экземпляров, к 1990-му достигнув максимального предела – 450 тысяч!
Тираж третьего номера в 2006 г., в котором появилось интервью Ш. Чиковани, был, конечно, уже не столь велик. Да и свобода рук главреда была уже не такая: с 1993 г. учредителем журнала выступало Правительство РФ и Администрация Президента, со всеми, как говорится, вытекающими отсюда последствиями.
Само благоволение В.П. Долматова также вряд ли разумно преувеличивать: интервью Шоты Чиковани с неназванной, кстати говоря, в публикации Кирой Сапгир, было дано не само по себе, а «под конвоем» другого – того самого «расследователя» В.Н. Соловьева, собеседником которого был член редколлегии Лев Аннинский – отнюдь не простой интервьюер, да еще противоположномыслящий, как Сапгир, в первом случае, – а единомышленник, подкрепляющий своего визави, что и не могло быть иначе, если иметь в виду бэкграунд Льва Александровича:
https://sergey-v-fomin.livejournal.com/124534.html
Уже в редакционном врезе к интервью прочитывался некоторый вызов:
Продолжение следует.
Link | Leave a comment {9}
ТРИ КНИГИ БАРОНЕССЫ БУКСГЕВДЕН
Aug. 18th, 2019 | 11:52 am
reposted by sprecher_24
Баронесса Софья Карловна Буксгевден. Петербург. 1913 г.
В продолжение цикла о тех, кто окружал последнюю Царскую Семью, публикуем наш очерк, вышедший в качестве предисловия к первому полному русскому изданию мемуаров фрейлины Императрицы Александры Феодоровны – баронессы Софьи Карловны Буксгевден.
Все фотографии в этом по́сте взяты из этого издания.
Издательские обложки двухтомника мемуаров С.К. Бкксгевден «Жизнь и трагедия Александры Федоровны, Императрицы России. Воспоминания фрейлины в трех книгах». Перевод В.А. Ющенко. Ответственные редакторы и составители комментариев Т.В. Манакова и К.А. Протопопов. М. «Лепта Книга», «Вече», «Грифъ». 2012.
Выход в свет одновременно всех трех книг баронессы Софьи Карловны Буксгевден (1883–26.11.1956) является, несомненно, значительным издательским событием последних лет. Две из них, напомним, не только впервые печатаются в России, но и вообще в первый раз появляются на русском языке.
Среди благодарных их читателей будут, прежде всего, любители русской истории, но, главным образом, все интересующиеся жизнью последней Царской Семьи, а также чтители Святых Царственных Мучеников.
Ценность книг подтверждена биографией их автора.
В 1904 г. 20-летняя дочь шталмейстера Высочайшего Двора, служившего в Министерстве иностранных дел, стала фрейлиной. Произошло это по инициативе вдовствующей Императрицы Марии Феодоровны, что, учитывая приверженность последней «скандинавскому патриотизму», было не случайно. Отец новоназначенной фрейлины, барон Карл Карлович Буксгевден (1855–1935), не только происходил из обрусевших шведов, но и состоял русским посланником в Дании, а это, как известно, могло состояться лишь с одобрения вдовствующей Государыни.
Однако волей судьбы Софья Карловна оказалась связанной не со «старым», а с «новым» Двором, служа Семье последнего Русского Царя. К тому же она с уверенностью писала о себе: «Я русская…»
Первый период ее службы в 1904 г. в Александровском Дворце в Царском Селе продолжался всего шесть недель. Второй вызов последовал в 1911 году. Она сопровождала Царское Семейство во время обычного Их летнего отдыха в шхерах Великого Княжества Финляндского на Императорской яхте «Штандарт». Наконец, весной 1912 г. баронесса С.К. Буксгевден получила приглашение от Императрицы в только что построенный в Ливадии новый Императорский Дворец.
Наконец, в год 300-летия Дома Романовых Софья Карловна получила от Государыни Александры Феодоровны бриллиантовый шифр с вензелем Императрицы, став таким образом свитской фрейлиной. С тех пор она неотлучно пребывала при Государыне вплоть до того дня, когда, по приказу временщиков, Императорскую Семью отправили из Царского Села в Тобольск.
Таким образом, баронесса С.К. Буксгевден в течение довольно продолжительного времени имела возможность близко наблюдать за Августейшей Семьей. Но иметь возможность еще не гарантия верной оценки происходящего вокруг. Причем даже понимание не всегда гарантирует верную передачу понятого и увиденного.
Книги же Софьи Карловны свидетельствует о том, что их автор счастливо сочетал все эти возможности. Сегодня, даже после ознакомления с ранее вышедшими записями рассказов сестры Государя, Великой Княгини Ольги Александровны, мемуаров ближайших подруг Императрицы Александры Феодоровны – А.А. Вырубовой и Ю.А. Ден, ценность книг баронессы С.К. Буксгевден вполне очевидна. Они знакомят нас не просто с какими-то новыми фактами, но – самое главное – передают атмосферу, царившую в этом воистину Святом Семействе.
Для того, чтобы понять, о чём тут речь, приведем всего лишь два фрагмента из воспоминаний:
«Императрица была добра и терпелива, когда я совершала безконечные ошибки. Однажды, сопровождая Ее, я запуталась в моем шлейфе, скатилась головой вниз по ступеням и свалилась безформенной кучей у Ее ног на виду всей публики. “Вы напугали Меня до смерти”, – произнесла Ее Величество, подбежав, чтобы поднять меня. […] После посещения больницы, в спешке стараясь догнать Ее, так как Она оставила сумку, а я бросилась принести ее, моя туфля расстегнулась и застряла в грязи, к великому удивлению зрителей. Императрица стояла, терпеливо ожидая меня…»
И, наконец, Государь… «Он был исключительно вежлив со всеми. Мою служанку Он приветствовал так же вежливо, как и меня словами: “Доброе утро, Юлия Егоровна”, – Он использовал отчество, обычно неприменяемое при обращении к штату. Я помню маленький случай, характерный для Его любезного обращения с женщинами. Во время отдыха на берегу Днепра при посещении Императрицы военной Ставки Цесаревич, будучи в веселом настроении, посмеялся надо мной по поводу зонтика и бросил его в реку. Великая Княжна Ольга и я безуспешно пытались поймать его палками и ветками. Так как он был открыт, течение подхватило его, а вокруг не было никакой лодки или плота, чтобы его отловить. Неожиданно появился Император. “Что за представление?” – спросил Он удивленно, видя наши потуги у кромки воды. “Алексей бросил ее зонтик в реку, такой стыд, это ее лучший зонтик”, – ответила Великая Княжна Ольга, продолжая безуспешно пытаться захватить ручку длинной ивовой веткой. Улыбка исчезла с лица Императора, когда Он повернулся к Своему сыну. “Так джентльмен не поступает с дамой, – сказал Он со строгостью, которую я никогда не замечала у Него по отношению к ребенку. – Мне стыдно за тебя, Алексей. Я извиняюсь за Моего сына, – добавил Он мне. – Я попытаюсь спасти этот несчастный зонтик”. К моему ужасу Император вошел в реку, чтобы спасти мою вещь. Вода поднялась выше Его военных сапог, пока он не добрался до него. Он вручил мне его с улыбкой. “Ко всему, Мне не пришлось за ним плыть, – сказал Он. – А теперь Я посижу и посушусь на солнце, чтобы господа не задавали Мне вопросов, когда мы присоединимся к ним на судне”. Бедный маленький Цесаревич, покрасневший от такого редкого выговора Отца, подошел ко мне, смиренный и кающийся. Он извинился как мужчина. Должно быть, Царь сказал ему пару слов наедине, так что с тех пор он воспринял настроение от Отца, удивив нас неожиданной старомодной любезностью по отношению к дамам, совершенно очаровательной для мальчиков в его возрасте».
И таких страниц немало в книге баронессы С.К. Буксгевден «Перед бурей»/«Before the Storm» (Лондон, 1938).
Вряд ли, заметим, вообще найдется много подобных воспоминаний…
Баронесса Софья Карловна Буксгевден со своей подругой графиней Анастасией Васильевной Гендриковой. Павловск. 3 мая 1915 г.
Совершенно особый сюжет – описание попыток Софьи Карловны воссоединения с Царской Семьей в 1917 г. в Сибири в ее мемуарах «Минувшее»/«Left Behind» (Лондон, 1929).
Дело в том, что она не смогла отправиться вместе с Царственными Мучениками в Тобольск 1/14 августа 1917 г. из-за операции аппендицита. Не смотря на то, что власти обещали баронессе после выздоровления дать ей возможность присоединиться к Императорской Семье, на деле получить необходимые документы, по ее словам, ей удалось в самый последний день существования Временного правительства – 6 ноября 1917 г.
В Тобольск Софья Карловна отправилась с 60-летней шотландкой мисс Анни Данзайр Матер, компаньонкой с девических времен почившей матери баронессы. (Она скончалась в начале октября 1918 г. в Тюмени, заболев брюшным тифом.) Однако добравшейся с огромными трудностями 23 декабря 1917 г. до этого города фрейлине не было позволено посещать Императрицу. Ей разрешили встречаться лишь с ее подругой фрейлиной графиней А.В. Гендриковой. «Изе запретили приходить к нам…; «Видела Изу из окна»; «Солдаты совсем запретили Изе… приходить в наш дом», – всё это записи из личного дневника Государыни («Последние дневники Императрицы Александры Федоровны Романовой. Февраль 1917 г. – 16 июля 1918 г.». Под ред. В.А. Козлова и В.М. Хрусталева. Новосибирск. 1999. С. 112, 113, 120).
Позднее, в мае 1918 г. Софье Карловне было разрешено сопровождать Наследника Цесаревича с Сестрами из Тобольска в Екатеринбург. Здесь, на вокзале 10/23 мая баронесса С.К. Буксгевден попрощалась с Наследником и Великими Княжнами Ольгой, Татьяной и Анастасией Николаевнами. Как оказалось, навсегда. Царевна Татьяна Николаевна попыталась было приободрить остававшихся: «Зачем всё это прощание? Мы снова соединимся друг с другом через полчаса!» Однако стоявший поблизости солдат охраны мрачно заметил: «Лучше сейчас попрощаться, граждане». Разбойничек пожалел. Когда пришло его время, несомненно, зачлось ему и то малое…
Целую неделю баронесса С.К. Буксгевден прожила в Екатеринбурге. Ходила к Ипатьевскому дому. «Однажды, – вспоминала она, – стоя на крыльце рядом расположенного дома, я увидела руку и розовый рукав, открывавший верхнюю створку. Судя по блузке, рука должна была принадлежать Великой Княжне Марии или Анастасии».
То был последний привет.
Вскоре Софья Карловна получила письменный приказ совета: в течение 24 часов покинуть территорию Пермской губернии и поселиться в Тобольске. Потом было пребывание в Сибири в нелегкие дни разгоравшейся гражданской войны, вынужденное кругосветное путешествие: Тюмень – Омск – Томск – Иркутск – Чита – Харбин – Владивосток – Токио – Гонолулу – Сан-Франциско – Лондон – Копенгаген.
Основой мемуарных книг, по ее словам, стали ее письма к отцу, которые она регулярно писала с декабря 1917 г. по февраль 1919 г., но не отправляла из-за полного развала почты. Оказавшись в Европе, она прибавила к ним некоторые подробности и кое-какую информацию о ее окружении и спутниках.
Однако, кроме этих двух упомянутых, была еще и третья книга – «Жизнь и трагедия Александры Феодоровны, Российской Императрицы» (Лондон, 1935), носившая особый характер. Она представляла собой сплав воспоминаний с историческими исследованиями. То была по существу первая биография последней Русской Императрицы.
«Эта книга, – писала Софья Карловна, – отнюдь не педантичное изложение фактов, происходивших при Дворе; скорее, ее можно назвать жизнеописанием. Рассказанное… полностью опирается на мои воспоминания. В книге раскрыта жизнь той Александры Феодоровны, которую я хорошо знала. […] …Сама Императрица в неоднократных беседой со мной рассказывала мне об эпизодах Своего детства и юности. Я беседовала также с теми людьми, которые хорошо знали Ее во время жизни в Германии и Англии. Я получила возможность прочесть письма, недоступные обычным писателям и добавила к этим сведениям собственные воспоминания и впечатления».
Известно, что баронесса С.К. Буксгевден получила доступ к архивам Великого Герцогства Гессен-Дармштадтского. Ценным свидетельством были также письма английских гувернанток Императрицы Александры Феодоровны.
Книги баронессы выгодно отличались от многих выходивших в те годы мемуарных изданий. Большинство из них были отравлены ложью. Недаром личная подруга Государыни Ю.А. Ден назвала свою книгу «Подлинная Царица».
«Как бы я хотела, – писала Софья Карловна, – чтобы моя работа помогла исправить то ложное впечатление, которое возникло благодаря описаниям людей, в лучшем случае знавших Ее лишь поверхностно! Быть может, эта книга станет в будущем верной оценкой случившегося».
Выход книг оказал Софье Карловне существенную материальную поддержку. Ведь доходов тогда она никаких не имела.
Баронесса С.К. Буксгевден у Императорского поезда. Могилев 6 мая 1916 г.
«Бывают странные сближенья», – эта высказанная некогда Пушкиным мысль не раз посещает знакомящихся с мемуарами и самой жизнью баронессы.
Осенью 1890 г. в Симбирском имении шестилетняя Софи неожиданно столкнулась с пренеприятнейшим «юношей с бледным лицом в гимназической фуражке и русской рубашке». «Вы нарушили границы владения! – орал он на девочку. – … Вон из нашего сада!..» Такова была встреча будущей фрейлины с будущим вождем большевиков Лениным. На всю жизнь Софья Карловна запомнила наказ матери по поводу обитавших неподалеку Ульяновых: «Никогда не приближайся к этим людям».
Оставил след в памяти Софьи Карловны и ее допрос весной 1917 г. в Александровском Дворце в Царском Селе министром Временного правительства А.Ф. Керенским, отец которого, Федор Александрович, считал баронессу своей любимой ученицей.
Апрель 1918 г. Тобольск. Встреча с «посланцем Москвы», комиссаром В.В. Яковлевым, миссия которого, несмотря на подробные современные биографические работы о нем, остается до сих пор не совсем ясной. И вот этот обрывок из воспоминаний Софьи Карловны о странном комиссаре: «…Но он сдержал свое слово и отдал приказ, чтобы я присоединилась к Детям, когда они в свою очередь поедут».
10 мая 1918 г. Прощание на станции Екатеринбург-I. По словам очевидцев, «шел мелкий дождь. Было грязно». «Пассажиры спецпоезда, – пишет современный исследователь, – были тщательно отфильтрованы. Часть войдет в круг тех одиннадцати, которым суждено быть здесь убитыми, кто попал в тюрьму, кто был выдворен из города, а кто тоже расстрелян, просто так, в другом месте. Единицы из них спаслись и умерли своей смертью» (Г.Б. Зайцев «Романовы в Екатеринбурге. 78 дней. Документальное повествование». Екатеринбург. 1998. С. 59). Среди последних были: наставник Цесаревича Алексия Николаевича П. Жильяр и будущая его супруга, няня Царских детей А.А. Теглева, учитель Августейших детей Ч.-С. Гиббс (впоследствии архимандрит Николай), фрейлина Императрицы С.К. Буксгевден, комнатная девушка Е.Н. Эрсберг и камер-юнгфера Государыни М.Г. Тутельберг.
Но вот и эмиграция. Как хорошо знавшую четырех Царских дочерей, баронессу С.К. Буксгевден привлекли в марте 1922 г. к опознанию молодой женщины, выдававшей себя за чудесно спасшуюся Великую Княжну. Она приехала из Лондона в Берлин. «…Баронесса вышла из комнаты, постоянно меняясь в лице, то краснея, то бледнея. […] Зинаида Толстая упрашивала ее вернуться в палату и взглянуть еще раз, по крайней мере подольше, прежде чем принять такое важное решение. Наконец баронесса согласилась с большой неохотой. […] Фройляйн Унбекант [Так именовала себя Анастасия Чайковская, известная также как Анна Андерсон, объявившая себя чудесно спасшейся Великой Княжной Анастасией Николаевной. – С.Ф.], […] увидев баронессу Буксгевден, стремительно закрылась одеялом и упорно отказывалась открыть лицо. Баронесса обращалась к ней по-русски, по-английски, по-французски; она называла ее “дорогая”; пыталась показать кольцо, принадлежавшее “Мама́”, – “но никакими усилиями не удавалось ее уговорить”» (П. Курт «Анастасия. Загадка Великой Княжны». М. «Захаров». 2005. С. 41).
Не напрасно отмечали, что «влияние баронессы Буксгевден распространялось на круги куда более важные, чем эмигрантская колония в Берлине» (Там же. С. 42). Она «организовала в Дании целую кампанию против» Лжеанастасии (Там же. С. 75).
Последняя развернула «тем временем свою собственную кампанию, заявляя всем, кто готов был ее слушать, что отказ баронессы признать ее был вызван чувством вины». «В Екатеринбурге, – объясняло доверенное лицо этой особы, – планировалось освобождение Царской Семьи, однако, по словам Анастасии, план этот был выдан большевиками фрейлиной баронессой Буксгевден в попытке спасти собственную жизнь. “Нам было ясно, что имело место предательство, – сказала Анастасия. – Мы говорили об этом в заточении. И тогда…”
На этом она прервалась. Где была Иза, когда они все нуждались в ней? – спрашивала Анастасия, называя баронессу именем, данным ей в Царской Семье. Почему большевики дали ей свободу, когда многие другие погибли? “Я помню, как папа́ и мама́ сидели в Екатеринбурге и говорили, что не могут понять, почему Иза так изменилась в Тобольске. Мы знали, что нас должны освободить, и когда этого не произошло, папа́ и мама́ связали эту неудачу с изменившимся поведением Изы. Они верили, что Иза выдала план нашего спасения. Я не могу это забыть”» (Там же).
Нужно ли говорить, что последние утверждения не нашли подтверждения ни в опубликованных в 1974 г. «Письмах Царской Семьи из заточения», ни в дневнике Государыни, изданном в 1999 году.
После кончины в 1935 г. отца поддержку Софье Карловне оказывала старшая сестра Императрицы Александры Феодоровны – Виктория (1863–1950), маркиза Мильфорд-Хэвен, вдова Принца Людвига Баттенбергского (1854–1921).
Подъезд дома в Лондоне, где жила баронесса С.К. Буксгевден, располагавшегося рядом с Альберт Холлом с пяти минутах от Кенсингтонского Дворца. 2005 г.
Несколько слов в заключение следует сказать и вообще о выходящих ныне в большом количестве мемуарах.
Пользуясь популярностью среди читателей документальной литературы, некоторые издательства делают при этом вещи совершенно не допустимые: не дают не только данных об истории создания текста, но даже не обозначают, с какого именно издания осуществляется перепечатка или перевод. И это не отдельные случаи, а просто массовое явление. Наиболее яркий пример – основанная в 2000 г. известная мемуарная серия минского издательства «Харвест».
Но происходят и вещи гораздо более печальные. Речь идет о произвольной редактуре и сокращениях, о которых читателей даже не ставят в известность.
Переиздать некоторые книги, выходившие в трудных условиях, без самой элементарной правки, разумеется, просто невозможно. Примером может служить книга игумена Серафима (Кузнецова) «Православный Царь-Мученик», напечатанная в Пекине в 1920 году. Но, во-первых, подобных книг немного, а, во-вторых, редактура должна касаться грамматики, стиля, а отнюдь не самого содержания.
На деле, к сожалению, всё обстоит иначе.
То, о чем речь пойдет далее (и это хотелось бы подчеркнуть!), отнюдь не плод систематического наблюдения за процессом издания мемуарных текстов, а размышления над тем, с чем пришлось непосредственно столкнуться в ходе работы.
Так, в 2004 г. минский «Харвест» выпустил известный среди историков трехтомник мемуаров жандармского генерала А.И. Спиридовича, увидевший свет впервые еще в 1960-х годах в нью-йоркском «Всеславянском издательстве». В своих воспоминаниях Александр Иванович, в 1906-1911 гг. возглавлявший Дворцовую охрану, поведал немало уникальных фактов. Однако первоначальная радость от доступности теперь этого первоклассного источника вскоре сменилась горьким разочарованием.
Переиздание, как оказалось, отличалось никак неоговоренной редактурой текста, часто граничащей с фальсификацией. Так, например, в отрывке, посвященном посещению 11 декабря 1916 г. в Новгороде Императрицей Александрой Феодоровной известной подвижницы Марии Михайловны, слово «старица» оригинала заменено словом «прорицательница» (Минск. «Харвест». 2004. С. 410), совершенно изменяющим духовный смысл сказанного. Закономерен вопрос о причине такой «редактуры», а также о качестве ее применительно не только к этому, но и другим переизданиям мемуаров, которыми активно занимается «Харвест».
Другой пример – перепечатка воспоминаний капитана И.В. Степанова «Собственный Ее Величества Лазарет в Царском Селе». Републикация их в популярном сборнике «Царственные Мученики в воспоминаниях верноподданных» (М. Сретенский монастырь. 1999) сопровождалась никак не обозначенной «подчисткой». Так, был вырезан, не отмеченный положенными знаками лакуны, следующий текст:
«Императрица как-то приехала со Своей Сестрой, Великой Княгиней Елизаветой Феодоровной. Она была в белом монашеском одеянии. От былой красоты не осталось и следа. Казалась Она значительно старше Сестры. Ее Высочество раздавала нам Свои фотографии с подписью. Говорила по-русски с сильным акцентом и всем Своим “елейным” видом оставила по Себе неприятное впечатление».
Всё это выглядит чрезвычайно неловко, особенно если иметь в виду изданные мемуары Великой Княнини Марии Павловны младшей, содержащие куда более значимые детали (Великая Княгиня Мария Павловна «Мемуары». М. «Захаров». М. 2003).
Однако, если некачественное переиздание мемуаров дело еще в какой-то степени поправимое, то первое издание текстов создает еще более сложные проблемы. Как пример, приведем воспоминания митрополита Вениамина (Федченкова) «На рубеже двух эпох», содержащие немало ценнейших страниц, рассказывающих о его общении с Императрицей Александрой Феодоровной.
Впервые выпущенные в 1994 г. издательством «Отчий дом», как оказалось, они содержали большое количество необозначенных купюр и искажений в тексте (Митрополит Вениамин (Федченков) «На рубеже двух эпох». Под ред. А.К. Светозарского. М. «Отчий дом». 1994). Редкая удача, что ровно через десять лет мемуары Владыки захотели не просто переиздать, но и заново набрать текст по авторской машинописи (Митрополит Вениамин (Федченков) «На рубеже двух эпох». Сост. С.В. Фомин. М. «Правило Веры». 2004). Во время этой работы автор этих строк с большим удивлением и обнаружил существенные неисправности в первом издании.
Могила баронессы С.К. Буксгевден на лондонском кладбище Олд Бромптон. 2005 г.
Отдельного разговора заслуживает само обращение к иноязычным изданиям. Сегодня, как и ранее, трудностей с переводом текстов, по крайней мере, с основных европейских языков, как будто не существует.
Отбросив общеизвестную проблему всех времен и народов, – «издательский план» и естественное желание переводчика побыстрее получить деньги за работу, – мы придем к еще более существенной: недостаточной квалификации переводчика (и редактора!).
Это очень хорошо видно на примере одновременно вышедших в 1999 г. двух разных переводов известной книги Ю.А. Ден «Подлинная Царица» (М. «ТЕРРА – Книжный клуб» и СПб. «Царское Дело»). Последний перевод, не говоря уже о ценных комментариях к нему, намного более точен.
Однако есть неточности и «неточности». В качестве примера приведем вышедший в издательстве «Захаров» в 2003 г. полный текст т.н. «дневника» (в действительности костюмированных под дневник мемуаров) французского посла в России Мориса Палеолога.
Во французском, например, оригинальном тексте Палеологом относительно первого Друга Царской Семьи г-на Филиппа применяется термин le thérapeute – врач, терапевт. В переводе же издательства «Захаров» он неожиданно преображается в знахаря. Как говорят теперь, почувствуйте разницу!
Вообще переводы издательства «Захаров», скандально известного изданием подложных мемуаров дочери Г.Е. Распутина Матрёны, потрясают своей элементарной безграмотностью: «священный стол» вместо Престол; «его светлость» вместо Его Высокопреосвященство Митрополит; «в Императорском Дворе» вместо при Императорском Дворе; «верховный опекун церкви» вместо Главный Ктитор/Покровитель Церкви; «пуританские круги в Москве» и т.п. глупости!
Разумеется, у издателей, публикаторов или авторитетных для издателей редакторов может быть своя позиция. И существует прекрасная возможность для того, чтобы обозначить ее: сопроводительный текст (предисловие, послесловие и т.д.) и, наконец, комментарии. Это не только обозначает издательскую позицию, но и оттеняет взгляды мемуариста, как правило, уже почившего, а, значит, не могущего постоять за себя.
Примером подобного решения проблемы может служить подход доктора исторических наук З.И. Перегудовой. Так, публикуя перевод воспоминаний последнего директора Департамента полиции Российской Империи А.Т. Васильева, она, тем не менее, не исключает «неполиткорректные», с точки зрения нынешней российской действительности, главы («Правительство и еврейский вопрос» и «Русские сектанты»), публично от них отмежевываясь: «VI и VII главы не носят мемуарного характера, поверхностны, тенденциозны и содержат немало неточностей. Они оставлены в книге, поскольку весьма выразительно характеризуют политические и идеологические взгляды Васильева» («Охранка». Воспоминания руководителей политического сыска. Т. 2. М. «Новое литературное обозрение». 2004. С. 524).
Мы не всегда и не во всем можем согласиться с мнением Зинаиды Ивановны, но, по крайней мере, мы знаем: вот это позиция автора текста, а вот это – его издателя. Можно не обладать знаниями, присущими ученому высокого ранга, но честными-то можно быть, господа?..
Хотелось бы еще раз напомнить: литературные насильники, пытающиеся для пользы дела спрямить позицию попавшегося в их руки автора, не только выполняют палаческие функции цензуры (неважно с каким знаком), но и слишком недальновидны, не учитывая, во-первых, что рукописи не горят, а, во-вторых, что всё равно когда-нибудь мы поименно вспомним всех, кто поднял руку.
Что же касается серьезных авторов, в том числе и историков, то рано или поздно узнав – ведь шило в мешке не утаишь – о качестве текстов, они, как от чумы, будут шарахаться вообще от всех книг подобных издательств. Хорошо известно: обжегшись на молоке, будут дуть и на воду. Это я не для тех, кто мечтает просто срубить побольше бабок и нырнуть в норку, а для тех, кто думает заниматься издательским делом и дальше, по крупицам собирая золотой запас, обезпечивающий в дальнейшем устойчивость, авторитет и честь своей издательской марки.
Link | Leave a comment {9}
«КРОВИ ГОЛОС, МЛЕКА ГОЛОС…» (3, окончание)
Aug. 18th, 2019 | 11:47 am
reposted by sprecher_24
Алексей Венецианов. Кормилица с ребенком. Начало 1830-х. Фрагмент.
Сведения о кормилицах Царских Детей, по вполне понятным причинам, весьма скудны. Выход недавно капитального исследования «Медицина и Императорская власть в России», основанного на архивных источниках, существенно восполнил этот пробел в отношении Детей Императора Николая II и Императрицы Александры Феодоровны.
Ко времени рождения Цесаревича Алексия в многодетной Царской Семье было несколько кормилиц.
«Великую Княжну Ольгу Николаевну выкормила Ольга Воронцова. […] Ей была установлена пожизненная пенсия…» («Медицина и Императорская власть в России. Здоровье Императорской Семьи и медицинское обезпечение первых лиц в России в XIX – начале ХХ века. По материалам деятельности Придворной медицинской части Министерства Императорского Двора Его Императорского Величества. 1 января 1843 г. – 15 июня 1918 г.» Под ред. Г.Г. Онищенко. М. 2008. С. 275).
«Весь день Она, – показывала в 1917 г. на допросе в ЧСК няня Царских Детей М.И. Вишнякова о Государыне, – проводила в кругу Своих Детей, не позволяя без Себя ни кормить их, ни купать. До 3-4 месяцев Сама кормила детей грудью, хотя и совместно с кормилицей, у Царицы не хватало молока…» (Э. Радзинский «Распутин: жизнь и смерть». М. 2000. С. 149).
Цесаревич Алексей Николаевич с дядькой боцманом А.Е. Деревенько и няней М.И. Вишняковой.
Тонко понимавший суть дела, Григорий Ефимович писал: «…Она, слабая здоровьем от любви России за пятый год. [Как в] древние времена былые, так и у нас Матушка Царица только и занята Дочками и воспитанием Своего Сыночка Великого Наследника Алексея Николаевича. Вот и доказательство воспитания – как в Нём горит любовь, как солнце, к народу, и взаимно любят и Его, и весь мiр в трепете и не знают, отчего к нему тянет обоянье.. Вопли любви, воспитание благочестия очень просто объяснить: блажен муж, который не ходит на совет нечестивых [Пс. 1, 1], так и далее. Кругом его простота, и в простоте опочиет Бог, потому и не по годам в Нём царит идеальный ум, Он не только взглядом, а Своим присутствием пробивает слёзы.
Цесаревич Алексей Николаевич. Почтовая открытка.
Что нам до того, [что] Императрица не была у какой-то княгини на обеде – пусть она и будет в обиде, самолюбие её страдает, – Она со Своими Детками занимается. Это уж Христово дело. Например, у большой Княжны Ольги Николаевны прямо Царственные очи и кротость и сильный разум безо всяких поворотов – может править страной Своей воспитанной светлостью. Весь мiр понял воспитание доброго нрава и любовь к Родине и к Матушке Церкви и ко всему святому; как одна, так и другая, и одна за одной воздают честь ко всем, даже из низких нянь, и к батюшкам, и ко всем прислуживающим Им. Давай Бог, чтобы осталось воспитание Родителей и на всю жизнь, так как Они не одной Мамоньки и Папиньки, а всей России» («Дневник “Святого ч….”». Публ. Д. Раскина // «Родина». 1993. № 10. С. 58. Со ссылкой на РГИА. Ф. 1101. Оп. 2. Д. 644. Л. 2-12. С учётом обработки О.А. Платонова по его кн.: «Терновый венец России. Пролог цареубийства». С. 96. С небольшими исправлениями).
Г.Е. Распутин в Царскосельском парке.
«Аликс начала Сама кормить, – читаем запись в дневнике Великой Княгини Ксении Александровны 5 ноября 1895 г. – Во время обеда Её отсасывал сын кормилицы, мы все ходили по очереди смотреть на это зрелище! Кормилица стояла рядом, очень довольная!» (А. Мейлунас, С. Мироненко «Николай и Александра. Любовь и жизнь». М. 1998. С. 143).
Кормилицей Великих Княжон Татьяны Николаевны (1897) и Марии Николаевны (1899) была крестьянка Вера Кузьмина. У Великой Княжны Анастасии было две кормилицы – Мария Ершова и Матрёна Муранова («Медицина и Императорская власть в России». С. 310).
«Сведений об этих кормилицах сохранилось немного. Например, Ксения Антоновна Воронцова, дочь крестьянина, стала кормилицей в 22 года и находилась на этом месте с 4 ноября 1895 г. по 8 августа 1896 г. После окончания службы её муж был назначен продавцом в казенную винную лавку. В 1901 г. Сам Император Николай II становится крестником её ребёнка. Примечательно, что роды бывшей кормилицы проходили в Петергофском Дворцовом госпитале» (Там же. С. 275-276).
Императрица Александра Феодоровна с Сыном, Цесаревичем Алексеем Николаевичем.
Больше всего хлопот было с кормилицами Цесаревича Алексея Николаевича. «Кормилиц к Наследнику подбирали в “Приюте кормилиц и грудных детей С.С. Защегринской”. Ещё в июле 1904 г. акушерка София Сергеевна Защегринская отправилась по традиции в глубинку, в Тверскую губернию, на поиски здоровых кормилиц. […] …Она объездила 108 деревень Новоторжковского уезда, в которых отобрала четырех кормилиц.
Поскольку она забирала их в Петербург в период страды, то ей пришлось выплатить семьям кормилиц по 15 руб. для найма работниц, которые должны были заменить их. По приезде, несмотря на жёсткий первичный отбор, двое были отправлены обратно после осмотра их доктором Коровиным и профессором Д.О. Оттом.
Был проведён тщательный медицинский осмотр кормилиц, сделаны анализы […] Отобранным кормилицам было установлено содержание в 150 руб. Став кормилицами, они обезпечили своё будущее, поскольку по традиции первая кормилица пользовалась покровительством Царской Семьи на протяжении всей своей жизни.
Императрица Сама начала кормить Своего Сына, но основная нагрузка легла на отобранных кормилиц. Ими последовательно были: Александра Негодова-Крот (30 июля – 19 октября 1904 г.); Наталья Зиновьева (19 октября – 20 ноября 1904 г.); Мария Кошелькова (28 ноября – 3 января 1905 г.); Дарья Иванова (с 8 января 1905 г.). […]
Цесаревич Алексий с одной из Своих кормилиц.
В связи с жёстким контролем за состоянием молока, профессор Отт требовал от Защегринской всё новых и новых кормилиц. В ноябре “при дурной погоде и дороге” ей пришлось объехать деревни Царскосельского, Лужского, Петергофского уездов. Из этой поездки было привезено пять кормилиц, из которых четырех медики забраковали. Как пишет Защегринская, “по желанию доктора Коровина вторично поехала на поиски кормилицы в Псковскую губернию”, откуда было привезено ещё четыре кормилицы.
После трех осмотров кормилиц и их детей были отобраны две. Но доктора продолжали требовать “как можно больше кормилиц”, поэтому уже в декабре 1904 г. она вновь привозит еще 11 кормилиц из деревень, расположенных в пригородах Петербурга, из которых было отобрано “для наблюдений” четыре кормилицы» (Там же. С. 274-275).
Наследник Цесаревич Алексей Николаевич со Своим дядькой боцманом А.Е. Деревенько.
Не менее интересными были судьбы некоторых кормилиц.
«Характерным примером традиционной связи Царской Семьи с первыми кормилицами, – пишет автор специального исследования, – была судьба Александры Негодовой-Крот. Поскольку крестьянка Каменец-Подольской губернии Винницкого уезда Александра Негодова-Крот кормила Наследника только около трех месяцев, то ей была определена неполная пенсия в 100 руб. в год. Кроме этого, каждой из кормилиц по традиции собиралось весьма солидное “приданое”. Негодовой-Крот были приобретены вещи более чем на тысячу рублей: кровать, две подушки, сорок аршин полотна, серебряные часы, полотенца и совершенно необходимый в деревне зонтик. Всего на одежду и “приклад” для гардероба пяти кормилиц и их детей было потрачено только по одному из счетов почти две тысячи рублей.
Все последующие годы она регулярно обращалась к Императрице с различными просьбами. Например, в 1905 г. она просит устроить своего мужа в Дворцовую полицию. В 1908 г., по её ходатайству, Филиппу Негодову-Крот было предоставлено место сидельца в казенной винной лавке первого разряда в Петербурге в связи с болезнью ног. Для решения этого вопроса Императрица через Своего секретаря обращается к министру финансов. Просьба кормилицы была удовлетворена.
Позже, учитывая Высочайшее покровительство этой семье, Министерство финансов закрывает глаза на крупную недостачу в 700 руб. в винной лавке в 1911 г. В 1913 г. дочь Негодовой-Крот поместили в женскую гимназию и плату за её обучение, 100 руб. в год, Императрица принимает на Себя.
В октябре 1913 г. министр финансов направил Императрице сообщение, в котором информировал Её, что муж кормилицы пропал без вести, похитив из кассы лавки 1213 руб. казённых денег. Он добавляет в конце документа, что не имеет в виду “возбуждать против Негодовой-Крот уголовного преследования”. Несмотря на этот скандал, уже в ноябре 1913 г. Императрица удовлетворяет очередное прошение кормилицы Цесаревича об определении её детей, Марии 11 лет и Олега 9 лет [именно последнего кормила Государыня. – С.Ф.], в приют Принца Ольденбургского на полное содержание. Кроме этого, в нарушение всех правил и инструкций, помогает в назначении неграмотной кормилицы на место продавца в винной лавке и вносит за неё залог в 900 руб.
В феврале 1914 г. беглый муж возвращается к жене и тут же пишет письмо секретарю Императрицы графу Ростовцеву, в котором просит прощение “за сделанный мною поступок […] расстроенный и убитый горем совести”, просит “занять должность помощника моей жены в казённой винной лавке”. Как это ни странно, но его просьба была удовлетворена» (Там же. С. 276).
Прямо какая-то «Сказка о рыбаке и рыбке»! А вообще-то народ задурил. Крепко задурил!
Дошли сведения и о последней кормилице Царевича Алексия – крестьянке Дарье Ивановне Ивановой (М. Владимiров «Царский промысел крестьянки Ивановой» // «Новгородские Ведомости». № 44 (1383). 1998. 19 сентября):
«В 1904 г. она жила в поселке Елемка [В публикации ошибочно: Елашки. – С.Ф.] Маловишерского уезда. Её выбрали из 18 молодых кормящих женщин. Предпочтение было отдано ей из-за её спокойного, доброго и приветливого характера и грудного молока, отвечающего необходимым требованиям. Умерла Д. Иванова, по воспоминаниям односельчан, уже после войны в 1947-1948 гг. Те несколько месяцев, которые она кормила Цесаревича, так и остались для неё главным событием в жизни».
Как говорили в народе: Год кормила, а век кормилицей слывёт.
На территории Новгородской области до сих пор живут её родственники, передавшие фотографии Дарьи Ивановой в Новгородском государственный музей-заповедник.
В Екатеринбурге на выставке, посвященной 100-летию Цесаревича Алексия Николаевича, были представлены «уникальные фотографии», подаренные организатору экспозиции А.Н. Авдонину «наследниками кормилицы [Царевича] Алексея Дарьи Ивановны Ивановой, которую любили и уважали в Царской Семье, и которая претерпела много страданий в советское время за верность последнему Монарху России» (Н. Подкорытова «Непростой век Царевича Алексея» // Материалы интернета).
Спи, млецо моё, спи, всё моё!
. . . . . . . . . . . . . .
Собственного сердца стук.
. . . . . . . . . . . . . .
Всё кормилица
Я, всё выкормыш –
Ты!
Марина Цветаева «Федра» (1927).
Великие Князья Николай Александрович (будущий Император) и его брат Георгий Александрович (слева). 1873 г.
А «вообще, – подчеркивал хорошо знавший жизнь Дворца уже цитировавшийся нами мемуарист, – комплект прислуги был удивительный, служивший “у Царей” из рода в род. Старики были ворчуны, в роде чеховского Фирса, которые, не стесняясь, говорили “Царям” домашние истины прямо в глаза…» (И.Д. Сургучёв «Детство Императора Николая II». С. 82).
Мужская часть Царской прислуги была непременно из прежних солдат, как правило, крестьянского происхождения. Кроме исполнения номинальных своих функций, они были ещё и своего рода воспитателями Царских Детей. «Лучшими учителями детей, – утверждал Император Александр II, – были всегда Папины [Императора Николая I] солдаты, да-с! Не мудрствовали, ни какой такой специальной педагогики, учили по букварю, а как учили! […] Один такой солдат лично Мне со слезами на глазах говорил однажды: где поднят Русский флаг, там он никогда уже не опускается» (Там же. С. 122).
Цесаревич Алексей Николаевич со вторым Своим дядькой – матросом К.Г. Нагорным.
Воспитывавшийся вместе с будущим Государем Николаем Александровичем полковник В.К. Олленгрен так на склоне лет оценивал заложенное в юном Цесаревиче Царское водительство:
«Потом уже, в зрелые годы, я осознал свою аничковскую жизнь и понял, что тайна Династий заключается в том, что они несут в себе особенную, я сказал бы, – козлиную кровь. Пример: если вы возьмёте самого лучшего, самого великолепного барана и поставите его во главе бараньего же стада, то рано или поздно он заведёт стадо в пропасть. Козлишко же, самый плохонький, самый шелудивенький, приведёт и выведет баранов на правильную дорогу.
На земле много учёных, но никому в голову не приходило изучить загадку Династий, козлиного водительства, ибо таковая загадка несомненно существует. И ещё другое ибо: стада человеческие, увы, имеют много общего со стадами бараньими. Я имею право сказать это, ибо едал хлеб из семидесяти печей.
И когда Ники, этот козлёнок, поправляя меня в пении, повелевал мне не ошибаться, Он смотрел на меня такими глазами, которых я нигде не видал, и я чувствовал некоторую робость, совершенно тогда необъяснимую, как будто огонёк прикасался к моей крови» (Там же. С. 144-145).
Не можем здесь не указать и на комментарий Николая Козлова к приведённому нами в высшей степени замечательному тексту. Особую ценность указанному комментарию придаёт широкое привлечение его автором текстов Священного Писания (Н. Козлов «Плач по Иерусалиму». М. 1999. С. 159-162):
https://rosh-mosoh.livejournal.com/7569.html
Но даже и настоящий комментарий не исчерпывает, конечно, всей скрытой глубины этого замечательного текста.
Великий Князь Николай Александрович. 1878-1879 гг.
Кстати уж и о пении церковном (но не только, конечно, о нем): «В Ники было что-то от ученика Духовного училища: Он любил зажигать и расставлять свечи перед иконами и тщательно следил за их сгоранием: тогда Он выходил из-за занавески, тушил огонек, – и огарок, чтобы не дымил, опрокидывал в отверстие подсвечника, – делал это истово, по-ктиторски, и уголком блестящего глаза посматривал на невидимого Отца. Заветным Его желанием было облачиться в золотой стихарик, стоять около священника посередине церкви и во время елеепомазания держать священный стаканчик.
Ники недурно знал чин службы, был музыкален и умел тактично и корректно подтягивать хору. У Него была музыкальная память и в спальной, очень часто, мы повторяли и “Хвалите” с басовыми раскатами в аллилуйя и, особенно, – “Ангельские Силы на гробе Твоем”. Если я начинал врать в своей вторе, Ники с регентской суровостью, не покидая тона, всегда сурово говорил:
– Не туда едешь!
Память у Него была острая и, надев скатерть вместо ризы, Он читал наизусть многие прошения из эктений и, напружинив голос до диаконского оттенка, любил гундеть:
– О Благочестивейшем, Самодержавнейшем Великом Государе нашем… О Супруге Его…
А я должен был, обязательно в тон, заканчивать:
– Господи, помилуй…» (И.Д. Сургучёв «Детство Императора Николая II». С. 136-137).
И ещё об этом Богоданном врождённом мистическом Царском чувстве, присущем Императору Николаю II. Один из приближенных к Государю в последние годы лиц так писал о Нём: «Он, ограждённый “китайскою стеною” ото всех, видимо, прекрасно знал достоинства и недостатки этих всех. Он знал также, к чему может привести владычество канцелярий и бумаги, несдержанное самоуправление земств и городов и слепое удобное придерживание закона, в котором, как Его предок учил: “лишь порядки писаны, а времян и случаев нет!” Знал и постоянную, ревнивую борьбу между различными министерствами. Откуда знал Он всё это, так мало соприкасавшийся с действительною жизнью, как об Нём любили говорить?» («Последний Император. (Воспоминания флигель-адъютанта А. Мордвинова)» // «Отечественные Архивы». 1993. № 4. С. 72-73).
«Ключ к этим тайнам, – читаем в неопубликованных воспоминаниях того же автора, – как известно, даёт не наука, даже не философия, а только религия, и именно она и преобладала постоянно в Его задушевном внутреннем мiре…» (А.А. Мордвинов «Из пережитого». Отрывки из семейных воспоминаний А. Мордвинова, флигель-адъютанта Государя Императора Николая II. Ч. 2. «На военно-придворной службе» // ГАРФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 512. Л. 361-362).
Экспозиция «Музея кормилицы» в Тосно.
Были, однако, и те, которые, подобно Государю Николаю Александровичу, по-настоящему любили и ценили родную старину, славное прошлое Отечества. К ним относился уже упоминавшийся нами историк Иван Егорович Забелин. Общей у него с Императором была любовь к Тишайшему Царю.
Государь Николай Александрович не мог не читать знаменитых трудов учёного, со всеми подробностями описывавшего домашний быт Русских Царей и Цариц в XVI и XVII столетиях; Ему не мог не нравиться и тот несколько архаичный язык, которым они были написаны, гармонировавший с языком древних грамот и актов, широко приводившихся в этих очерках.
В 1907 г., менее чем за год до кончины, маститый русский ученый, в дни торжественно отмечавшегося 70-летнего юбилея со дня начала его научной деятельности, был удостоен Высочайшей телеграммы (А.А. Формозов «Иван Егорович Забелин. Очерк жизни и творчества» // И.Е. Забелин «Домашний быт Русских Цариц в XVI и XVII столетиях». Т. II. М. 2001. С. 743).
Интересно, что эту любовь Государя к старинному русскому слогу подметил известный кадет и масон, депутат I Думы адвокат М.М. Винавер.
А.В. Тыркова вспоминала обсуждение Адреса Государю:
«Винавер читал с адвокатским пафосом и подчёркиваниями. Меня удивил неестественный, напыщенный стиль адреса. Я спросила:
– Почему это написано таким славянским слогом? Поелику, потолику, поныне. Зачем это? Кто это писал?
Винавер, подавляя самодовольную улыбку, пояснил:
– Это я писал. Я это нарочно. Так Царю будет понятнее. Он привык к такому слогу.
Я пробовала возражать, но моя щепетильность словесницы разбивалась о высокий юридический авторитет Винавера. А я, глядя на него, с недоумением соображала, как этот человек, вероятно выросший в небольшом польском городке, может знать привычки и вкусы Русского Царя? Да и кто среди нас знал привычки и мысли Николая II?» (А.В. Тыркова-Вильямс «Воспоминания». М. 1998. С. 406).
Они знали… Большинство из наших – не только не знали, но и не хотели задумываться…
Link | Leave a comment {8}
«КРОВИ ГОЛОС, МЛЕКА ГОЛОС…» (2)
Aug. 18th, 2019 | 11:46 am
reposted by sprecher_24
Алексей Венецианов. Кормилица с ребенком. Начало 1830-х. Фрагмент.
Традиции эти, о которых рассказал полковник В.К. Олленгрен и с его слов описал в вышедшей в 1953 г. в Париже книге И.Д. Сургучев, восходили к седой древности. Документальных свидетельств об этом осталось очень мало.
О положении дел в Царствование Государя Алексея Михайловича рассказал в своей известной книге Г.К. Котошихин: «А на воспитание (кормление. – С.Ф.) Царевича или Царевны выбирают всяких чинов из жон, – жену добрую и чистую, и млеком сладостну, и здорову…» (Г.К. Котошихин «О России в Царствование Алексея Михайловича» // «Московия и Европа». М. 2000. С. 24).
«При выборе кормилицы, – комментировал приведенный нами текст историк И.Е. Забелин, – наблюдалась величайшая осторожность: строго требовали всех качеств, исчисленных выше Котошихиным, и потому в выбор или прибор назначалось иногда более десяти кормилиц, жен во всех качествах добрых, имена которых и записывались в особую роспись. В этой росписи означали мужа избираемой, её лета, детей её, время, когда разрешилась от бремени последним ребёнком, потом имя и местожительство её духовника, который по священству обязан был засвидетельствовать особою сказкою письменно и о нравственной чистоте избираемой. По особой крестоприводной записи кормилицы целовали крест служити и прямити Царю, Царице и Ребёнку, на воскормление которого поступали» (И.Е. Забелин «Домашний быт Русских Царей в XVI и XVII столетиях». Т. I. Ч. II. М. 2000. С. 43).
«…И живёт та жена, – читаем далее у Г.К. Котошихина, – у Царицы в Верху на воспитание год; а как год отойдёт, или ежели та жена дворянска роду, мужа её пожалует Царь на воеводство в город или вотчину даст; а подьяческая или иного служивого чину, прибавят чести и дадут жалованья немало; а посадцкого человека, и таким потомуж дано будет жалованье немалое, а тягла и податей на Царя с мужа её не емлют по их живот» (Г.К. Котошихин «О России в Царствование Алексея Михайловича». С. 24).
«Из кормилиц, – продолжает И.Е. Забелин, – потом поступали, с уменьшением чина и значения, в постельницы или в комнатные бабки, а с возвышением – даже в верховные боярыни. Впрочем, Государева кормилица оставалась в своём чину до смерти и получала, в виде пенсии, все свои оклады. На таком положении оставались кормилицы Царя Алексея [Михайловича], старица Анисья Ивановна, и Царя Феодора Ал[ексеевича], Анна Ивановна и пр. По окладу жалованья […] кормилицы равнялись казначеям», т.е. второй, после верховных боярынь, степени женских Царицыных чинов (И.Е. Забелин «Домашний быт Русских Цариц в XVI и XVII столетиях». Т. II. М. 2001. С. 397).
Кормилицей будущего Императора Петра Великого была Ненила Ерофеева. Из какого она происходила сословия, неизвестно (И.Е. Забелин «Домашний быт Русских Царей в XVI и XVII столетиях». Т. I. Ч. II. С. 195).
«С момента рождения каждого ребёнка, – вспоминал Император Николай I, – к нему приставляли английскую бонну, двух дам для ночного дежурства, четырех нянек или горничных, кормилицу…» («Император Николай Первый». Сост. М.Д. Филин. М. 2002. С. 61). В этих же мемуарах Государь писал о Своей кормилице – «крестьянке, московской славянке» (Там же. С. 59).
Этот впервые опубликованный в 1906 г. русский перевод с французского подлинника был неточен. Из дошедших до нас документов известно имя и место жительства этой кормилицы: «крестьянка из Московской Славянки, входившей в Красносельскую Дворцовую волость, Евфросинья Ершова…» (Л. Выскочков «Николай I». М. 2003. С. 15-16).
Так что Царь упоминал место жительства Своей кормилицы, а вовсе не её происхождение. То, что дело именно в переводе, доказывает следующее место из тех же воспоминаний Императора Николая Павловича, повествующее о Его крестинах: «Во время церемонии Крещения вся женская прислуга была одета в фижмы и платья с корсетами, не исключая даже кормилицы. Представьте себе странную фигуру простой русской крестьянки из окрестностей Петербурга [sic!], в фижмах, высокой причёске, напомаженную, напудренную и затянутую в корсет до удушия» («Император Николай Первый». С. 61).
Будущего Императора Александра II выкормила крестьянка подмосковного села Большие Мытищи Авдотья Гавриловна Карцева (1794–1845). Государь Николай Павлович, к Которому привели её, потрепав по щеке, сказал: «Как Расея наша! корми Сашу Моего, чтобы здоровый был» (И.С. Шмелёв. Собр. соч. Т. 4. Богомолье. М. 2001. С. 440).
Прошло много лет… Уж не только Авдотьи в живых не было, но и Того, Кого она выкормила, а мытищинские крестьяне всё вспоминали: «Сама мне сказывала. Как херувинчик [sic!] был, весь-то в кружевках. И корм ей шёл отборный, и питьё самое сладкое. И при ней служанки – на всё. Вот и выкормила нам Лександру Миколаича, Он всех крестьян-то и ослободил. Молочко-то… своё сказало!» (Там же).
Цесаревич Алексей Николаевич.
Кроме кровного – молочный
Голос – млеку покоримся! –
Есть: второе материнство.
Два над жизнью человека
Рока: крови голос, млека
Голос.
Марина Цветаева «Федра» (1927).
Рассказывали, что Цесаревич Александр Николаевич, посещая Москву и паломничая к Преподобному Сергию, не раз навещал кормилицу, жившую в Мытищах в двухэтажном доме.
«А как ей помирать, в сорок пятом годе было... за год, что ль, заехал к кормилке Своей, а она Ему на росстанях и передала башмачки и шапочку, в каких Его крестили. Припрятано у ней было. И покрестила Его, чуяла, значит, свою кончину. Хоронили с альхереем, с певчими…» (Там же. С. 441). И действительно, на кладбище близ церкви памятник указывает могилу Авдотьи Карцевой: она скончалась 13 декабря 1845 года на 52-м году от рождения (И.К Кондратьев «Седая старина Москвы» // «Материалы интернета).
Одной из кормилиц Царя-Мученика Николая Александровича была крестьянка Мария Мария Александровна Смолина (в девичестве Казакина, а по другим данным – Корчагина). По семейным памятям, сохранившимся в её семье, рассказывают, что как раз в то время, когда Императрица Мария Феодоровна разрешилась Первенцем-Цесаревичем, Мария родила пятого ребёнка. Однако во Дворце Смолина прожила недолго – всего полтора месяца: пропало молоко. Эти факты стали известны благодаря внучке кормилицы, которая умерла всего несколько лет назад.
Купеческий дом середины XIX в., на улице Главной, известный среди жителей Тосно как «Дом кормилицы». С 1998 г. в нём размещается историко-краеведческий музей, среди экспонатов которого находятся вещи из семьи Смолиных.
Как сообщала газета «Невское время», внучка Марии Смолиной «нашла купчую на этот дом и разорвала её, “дабы дальние родственники на него не претендовали”. Ей нравилось, что здесь будет музей. Есть альбом её родственников. А вообще-то, говорят, Смолиных тут немало – фамилия распространенная. Как правило, это давние переселенцы из Смоленской губернии.
Обычно нижний этаж дома на Главной улице хозяева сдавали для проезжающих, а на верхнем этаже находилась гостиница. Сами они были людьми торговыми. Имели большие сельхозугодья и хозяйство с коровами и лошадьми. В общем, являлись зажиточными землевладельцами. До революции только их дом был каменным.
Цесаревна Мария Феодоровна с Сыном, Великим Князем Николаем Александровичем (будущим Императором).1868 г.
Кстати в Тосно жила ещё одна кормилица – жена ямщика Варвара Кондакова. Она выкормила Сестру Императора – Великую Княгиню Ксению Александровну. Три года Варвара Терентьевна прожила в Царской Семье, с которой даже за границу выезжала, чтобы присматривать за малышкой» (А. Никитина «Здесь жила кормилица Царя» // «Невское Время». 2005. 23 сентября).
Нашлись следы и другой кормилицы Государя Николая II. В начале 2005 г. на страницах одной из столичных газет был опубликован рассказ экскурсовода историко-краеведческого музея с. Усть-Вымь (Коми) С.В. Сальникова.
В 1970 г. он «приехал в отдалённый городок Тульской области (название он не помнит) читать лекции по искусству. После встречи, к нему подошла худенькая старушка учительница, и шёпотом пригласила в гости. И тем же вечером в её маленькой квартирке Станислав держал в руках безценную тетрадку с письмами Царя Николая II и Его младшего Брата Михаила, адресованными кормилице. Первые листочки были исписаны детским корявым почерком. […] В тетрадку были вложены два маленьких конвертика. Станислав вспоминает, что у него даже руки затряслись, когда он прочёл надписи на конвертах: “Локон Николая” и “Локон Михаила”. Где старушка взяла тетрадь, и что стало с письмами юного Царя, сейчас неизвестно» (Н. Кочемина «Экскурсовод сельского музея» // «Солидарность». 2005. № 3. 26 января).
Традиция русских нянь в Императорской Фамилии в начале ХХ века начала сходить на нет (предпочитали нянь английских), но только не в Царской Семье.
Великая Княгиня Мария Павловна младшая, бывая в Александровском Дворце в Царском Селе, чтобы поиграть с Великими Княгинями Ольгой и Татьяной Николаевнами, вспоминала: «…Две из Их русских нянь были крестьянками и носили великолепную русскую народную одежду» (Великая Княгиня Мария Павловна. «Мемуары». М. 2003. С. 13, 32).
Сын Великого Князя Павла Александровича от морганатического брака Владимiр (будущий князь Палей) на руках у своей русской няни. 1898 г.
Это, ещё раз повторим, лишь слегка приоткрывшаяся завеса над одной из Царских тайн. Возьмём хотя бы проблему кровных детей этих кормилиц, которые приходились Русским Царям молочными братьями. Что мы знаем об их жизни, о тех деревнях и сёлах, о том, кто и по каким признакам отбирал этих мамок-кормилиц…
О том, что эти вопросы далеко не праздные, доказывает нам то, что кормилица Царя-Мученика крестьянка Мария Александровна Смолина (та самая из Тосно под Петербургом) 10 октября 1918 г. была замучена большевиками вместе с мужем Григорием и дочерью Марией.
Оставшиеся в живых сын и брат погибших, оказавшиеся во Владивостоке, объявили в газетах о панихиде в Кафедральном соборе в четвёртую годовщину убиения 10 октября (А.Ю. Хвалин «Восстановление Монархии в России. Приамурский Земский Собор 1922 года. Материалы и документы». М. 1993. С. 50. Со ссылкой на: «Земский Край». Владивосток. 1922. № 31).
Благодаря этому и стал известен этот, заставляющий нас задуматься факт.
Я – в ответе, я – вскормила.
Марина Цветаева «Федра» (1927).
Эту нерасторжимую связь Царя с крестьянином, Отца с детьми, прекрасно понимал и Г.Е. Распутин: «…Сам Самодержец крестьянином живёт, питается от его рук трудящихся, и все птицы крестьянином пользуются, даже мышь и та им питается» (Г.Е Распутин-Новый. «Духовное наследие. Галичская тип. 1994. С. 23).
Кровь, говорят, не водица. Материнское молоко – тоже.
«Моя мать, – писала М.И. Цветаева, – единственная дочь светских родителей (отец был пажом Александра II, мать – княжна Бернацкая), воспитанная в неизмеримой дали от всего простонародного, обожала чёрные грязные стручки на лотках, кочерыжки и всякую дрянь. Серьёзно: “Это у меня от кормилицы”» (М. Цветаева «Неизданное. Записные книжки в двух томах». Т. 2. М. 2001. С. 196).
Она и далее не раз писала о «“мужицких вкусах” от кормилицы» (Там же. С. 419).
«Как известно, кормилицей самой Марины Ивановны, – замечает ученый филолог Н.А. Ганина, – была цыганка. Дед Марины, А.Д. Мейн, подарил кормилице серьги – но не золотые, а позолоченные – и цыганка в гневе втоптала их в паркет “Трехпрудного дома”. Марина Ивановна всю жизнь любила цыган, оставила много зарисовок их быта, сравнивала себя с цыганкой в быту, а в стихах создала целый “цыганский миф”, в котором она была высшей (над этнической, внебытовой) цыганкой: Мариулой».
Знал это и Владислав Ходасевич, по крови, как известно, – не русский:
Не матерью, но тульскою крестьянкой
Еленой Кузиной я выкормлен. Она
Свивальники мне грела над лежанкой,
Крестила на ночь от дурного сна.
Она не знала сказок и не пела,
Зато всегда хранила для меня
В заветном сундуке, обитом жестью белой,
То пряник вяземский, то мятного коня.
Она меня молитвам не учила,
Но отдала мне безраздельно всё:
И материнство горькое своё,
И просто всё, что дорого ей было.
Лишь раз, когда упал я из окна,
И встал живой (как помню этот день я!),
Грошовую свечу за чудное спасенье
У Иверской поставила она.
. . . . . . . . . . . . . . . .
Года бегут. Грядущего не надо,
Минувшее в душе пережжено,
Но тайная жива ещё отрада,
Что есть и мне прибежище одно:
Там, где на сердце, съеденном червями,
Любовь ко мне нетленно затая,
Спит рядом с царскими, ходынскими гостями
Елена Кузина, кормилица моя.
Императрица Александра Феодоровна с Детьми и Г.Е. Распутиным. В нижнем ряду справа няня М.И. Вишнякова. Царское Село. 1911 г. Государственный архив Российской Федерации.
Своё родство с русскими крестьянами хорошо осознавали и Сами Государи. Вот рассказ «Царёва брата», подмосковного крестьянина из Мытищ Соломяткина в изложении писателя И.С. Шмелёва: «Я в шишнадцатом родился, а у матушки от горячки молоко сгорело... Дуняша и стала меня кормить со своим, в молоке была. Я её так и звал – мама Дуня». Дуняша – мытищинская крестьянка Авдотья Гавриловна Карцева, кормилица будущего Императора Александра II, Освободителя.
Но далее: «Царевич как к Троице поедет – к ней заезжал. Раз и захотись пить Ему, жарко было. Она Ему – миг! – “Я Тебя, Батюшка, кваском попотчую, у моей подружки больно хорош”. А матушка моя квас творила... – всем квасам квас! И послала к матушке. Погнала меня матушка, побег я с кувшином через улицу, а один генерал, с бачками, у меня и выхвати кувшин-то. А Царевич и увидь в окошко – и велел ему допустить меня с квасом. Она-то уж Ему сказала, что я тоже её выкормыш. А уж я парень был, повыше Его. Дошёл к Нему с квасом, Он меня по плечу: “Богатырь ты!” И смеётся: “Братец Мне выходишь?” Я заробел, молчу. Велел выдать мне рубль серебра, крестовик» (И.С. Шмелёв. Собр. соч. Т. 4. Богомолье. С. 439-441).
Окончание следует.
Link | Leave a comment {8}
«КРОВИ ГОЛОС, МЛЕКА ГОЛОС…» (1)
Aug. 18th, 2019 | 11:45 am
reposted by sprecher_24
Алексей Венецианов. Кормилица с ребенком. Начало 1830-х. Фрагмент.
Очередная серия материалов нашего ЖЖ – о тех, кто окружал последнюю Царскую Семью. Степень их близости была разной: от кормилиц Царских Детей до одиозной княжны В.И. Гедройц, старшего врача Царскосельского лазарета Императрицы.
Разными являются и сами формы подачи материала: подробный очерк о Лейб-медике Е.С. Боткине, включая его семью и потомков; ограниченный во времени но при этом подробный рассказ о кризисе взаимоотношений Императрицы Александры Феодоровны с А.А. Вырубовой, предшествовавшей известной железнодорожной катастрофе 1915 г.; разбор впервые изданных у нас недавно переводов трех мемуарных книг фрейлины Государыни баронессы С.К. Буксгевден…
Начинаем с рассказа о Царских кормилицах, написанном нами специально для третьей книги нашего «расследования» о Г.Е. Распутине «Боже! Храни Своих!» (2009), здесь дополненном, исправленном и снабженном иллюстрациями.
11 марта 1917 г. в газете «Петроградский листок» в заметке «Какая в них кровь» рассказывалось о наглядном ответе знаменитого историка С.М. Соловьева на вопрос о проценте крови Романовых в современных Всероссийских Самодержцах. Дело было за чаем, и Сергей Михайлович якобы, взяв пустой чайный стакан, налил его до половины красным вином и, рассказывая о брачных связях Русских Государей, стал подливать воду. Жидкость «становилась все светлее и светлее, пока совершенно потеряв старую окраску, сохранила лишь её слабый оттенок».
Читатель подводился к мысли о том, что эту жидкость сомнительного оттенка не жалко и выплеснуть.
Но так ли было всё на самом деле?
Даже с чистокровной немкой Императрицей Екатериной Великой дело обстояло не столь просто. «Я вспоминаю, – писал флигель-адъютант Императора Николая II полковник А.А. Мордвинов, – один разговор с Государем после прочитанных Его Величеством “Собственноручных записок Екатерины II”, где Она, рассказывая о перенесённом Ею во время болезни кровопускании, радовалась, что, “хотя Она и совершенно обезкровлена, но зато у Неё не осталось больше ни одной капли немецкой крови и Она стала совершенно русскою”. На Государя эти слова произвели большое впечатление. “Какая изумительная женщина Она была, – говорил мне Государь, – даже судя по этим Её шутливым словам. Я так понимаю Её радость при всяких обстоятельствах не только быть, но и сознавать Себя русскою…”» («Последний Император. (Воспоминания флигель-адъютанта А. Мордвинова)» // «Отечественные Архивы». 1993. № 4. С. 61).
Всё это еще при том, что вопрос о происхождении Самой Государыни Екатерины Алексеевны не столь однозначен. Так, современный историк Е.В. Пчелов пишет о том, что основатель Первой Русской Правящей Династии Рюриковичей был прямым предком Императрицы Екатерины II (Е.В. Пчелов «Генеалогия Романовых 1613–2001». М. 2001. С. 184-202).
Кормилица дочери заводчика Савельева. С.-Петербург. 1900-е гг. Фото Карла Буллы.
Но было и ещё нечто…
Не говоря уже о едином – через века – Царском Роде, существовала не привлекавшая ещё до сих пор внимание исследователей проблема сочетания Царской крови и молока, которым Их вскармливали: «Ты будешь насыщаться молоком народов…» (Ис. 60, 16).
Мних ли, бражник ли – все от млека,
Все от белого… Оно
Мiром властвует. Всем – одно –
Всем оно одно мiром целым!
Марина Цветаева «Федра» (1927).
Кровь с молоком – говорят обычно о пышущем здоровьем человеке. Прибавьте к этому проблему Красного и Белого, разработкой которой занимается современный исследователь А.А. Щедрин (Н. Козлов «Плач по Иерусалиму». Россия. 1999. С. 102-106, 134-138 и др.).
Спальня Царских Детей в Аничковом Дворце.
Приоткрыв завесу в неведомое, об этом рассказал, уже будучи в эмиграции, русский офицер В.К. Олленгрен, воспитывавшийся какое-то время вместе с Царскими Детьми, в числе которых был будущий Император Николай II.
Владимiр Константинович Олленгрен (Оллонгрен) (19.4.1867–4.8.1943) происходил из шведской семьи. Мать его, Александра Петровна, учительствовавшая в гимназии, покровительствовала которой Императрица Мария Александровна, в 1875 г. была приглашена воспитательницей к Великим Князьям Николаю и Георгию Александровичам, занимаясь также их начальным образованием.
Благодаря этому её сын в течение нескольких лет жил в Аничковом Дворце, общаясь с будущим Императором Всероссийским и Его Братом.
«…Вводя в Свою Семью меня, – рассказывал Олленгрен, – Он [будущий Император Александр III] умышленно выбирал мальчишку с воли, чтобы приблизить к этой воле птиц экзотических, ибо, собираясь Царствовать, собираясь управлять людьми, нужно уметь ходить по земле, нужно позволять ветрам дуть на себя, нужно иметь представление о каких-то вещах, которых в клетку не заманишь. На больших высотах дышат так, а внизу иначе» (И.Д. Сургучев «Детство Императора Николая II». Париж. «Возрождение». Б.г. С. 143-144).
Великие Князья Николай и Георгий Александровичи. 1877 г.
Дальнейшая жизнь Владимiра Константиновича складывалась вполне обычно. Он окончил Псковский кадетский корпус, поступив в 1884 г. в Варшавское юнкерское пехотное училище, откуда в 1887-м выпущен подпоручиком.
Далее тоже всё шло как и у многих других: поручик (1891), штабс-капитан (1900), капитан (1901), подполковник (1909), полковник (1912). Разве что места службы давали знать о Высочайшем благоволении: в конце 1896 г. он был переведен в Петербург на службу в канцелярию Главного Штаба, в 1902 г. его назначили комендантом Севастопольской крепости, а в 1910-м – комендантом Севастополя, где каждое лето он имел счастье видеть Государя.
В конце 1916 г. В.К. Олленгрена перевели на Кавказ, где вплоть до переворота он был помощником Бакинского градоначальника. С началом гражданской войны Владимiр Константинович служил в Кавказской Добровольческой Армии, подчинявшейся генералу А.И. Деникину, а в середине ноября 1920 г. эвакуировался из Крыма вместе с подразделениями Армии генерала П.Н. Врангеля.
Владимiр Константинович Олленгрен.
В эмиграцию полковник выбрался со второй своей женой Еленой Васильевной (1878–1940), происходившей из дворянского рода Кукуранов, переселившихся в Россию в конце XVII в. из Валахии. Венчались они в Москве во время торжеств по случаю 300-летия Дома Романовых, на которые был приглашен Олленген.
Во Франции супруги обосновались на Лазурном берегу в Антибах, где им удалось даже открыть небольшое кафе; однако вскоре они разорились.
Владимiр Константинович и Елена Васильевна Олленгрены в своем кафе в Антибах.
Из России они сумели вывести награды самого полковника и подарки Императора Николая II, которые он впоследствии завещал сыну от первого брака Александру.
После кончины жены Владимiр Константинович перебрался в Русский Дом под Парижем, где и скончался. Отпевал его отец Борис Старк; похоронен же он на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа (могила № 680).
https://www.ourbaku.com/index.php/Оллонгрен_(Олленгрэн,_Олонгренъ_)_Владимир_Константинович_-_помощник_Бакинского_градоначальника,_друг_детства_Николая_II
Могила В.К. Олленгрена на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
А в 1953-м, десять лет спустя после кончины Владимiра Константиновича, в парижском эмигрантском издательстве «Возрождение» вышла книга, напомнившая о нем и о его детстве, прошедшем рядом с будущим Императором Николаем II.
Написал ее Илья Дмитриевич Сургучев (1881–1956) – литератор малоизвестный, хотя, как пишут, в дореволюционную еще пору в обзорах его ставили в один ряд с Буниным и Куприным.
Живший перед революцией в Ставрополе и оказавшись свидетелем установления там советской власти, он до глубины души был возмущен увиденным, написав в 1919 г. обличительный памфлет «Бесы русской революции». Примкнув к Белому движению, он и оставил Россию вместе с последними ее защитниками, через Константинополь и Прагу добравшись до Парижа.
«Детство Императора Николая II» стало последней его книгой.
Лежали ли в ее основе записи рассказов самого В.К. Олленгрена или даже какие-то его личные записи неведомо; в любом случае, пишут те, кто изучал творчество Сургучева, документальная эта повесть, написанная литератором в последние годы его жизни, когда писатель был уже тяжко болен, стоит в ряду других его произведений особняком.
Обложка и титульный лист первого издания книги И.С. Сургучева (1953) и фотография писателя.
Откроем книгу и прочтем интересующие нас фрагменты:
«Большую радость и удовольствие доставлял нам приезд во Дворец четырех нянек-кормилиц, пестовавших и Самого Отца [Императора Александра III], и Его Детей [Императора Николая II и Его Братьев].
Я теперь отдаю себе отчет, что при невероятной смеси кровей в Царской Семье, эти мамки были, так сказать, драгоценным резервуаром русской крови, которая, в виде молока, вливалась в жилы Романовского Дома, и без которой сидеть на Русском Престоле было бы очень трудно. Все Романовы, у которых были русские мамки, говорили по-русски с налетом простонародным. Так говорил и Александр Третий. Если Он не следил за Собой, то в Его интонациях, как я понял впоследствии, было что-то от варламовской раскатистости. И я сам не раз слышал Его: “чивой-то”.
Выбирались мамки из истовых крестьянских семей, и, по окончании своей миссии, отправлялись обратно в свои деревни, но имели право приезда во Дворец, во-первых, в день Ангела своего Питомца, а, во-вторых, к празднику Пасхи и на ёлку, в день Рождества.
Во Дворце хранились для них парчёвые сарафаны и нарядные кокошники и было в этом что-то от русских опер, от “Снегурочки”. Сначала их вели к Родителям, а потом к нам, детям. И тут начинались восклицания, поцелуи, слезы, критика: “Как Ты вырос, а носище-то, ногти плохо чистишь” и т.д.
Александр Третий твёрдо знал, что Его мамка любит мамуровую пастилу и специально заказывал её на фабрике Блигкена и Родинсона. На Рождестве мамки обязаны были разыскивать свои подарки. И так как мамка Александра была старенькая и дряхленькая, то под дерево лез сам Александр с сигарой и раз чуть не устроил пожара.
Император Александр III с Императрицей Марией Феодоровной и Детьми.
Эта нянька всегда старалась говорить на “вы”, но скоро съезжала на “ты”. У неё с Ним были свои “секреты” и для них они усаживались на красный диван, разговаривали шопотом и иногда явно переругивались. Подслушиватели уверяли, что она Его упрекала за усердие к вину, а Он парировал: “Не твоё дело”. А она спрашивала: “А чьё же?” В конце концов, старуха, сжав губы, решительно и властно вставала, уходила в дальние комнаты и возвращалась оттуда со стаканом воды в руках. На дне стакана лежал уголек.
Александр начинал махать руками и кричать лакею:
– Скорей давай мохнатое полотенце, а то она Мне новый сюртук испортит.
– Новый сошьёшь, – сердито отвечала мамка и, набрав в рот воды, брызгала Ему в лицо и, пробормотав какую-то таинственную молитву, говорила:
– Теперь Тебя ничто не возьмет: ни пуля, ни кинжал, ни злой глаз.
Однажды, косясь на Государыню, Он вдруг громко спросил:
– А не можешь ли ты чивой-то сделать, чтобы Я Свою Жену в карты обыгрывал?
Старуха Ему просто и ясно ответила:
– Молчи, путаник.
А в другой раз, перецеловав Его лицо, руки, плечи, обняв Его по-матерински за шею, она вдруг залилась горючими слезами.
– Что с тобой, мамонька? – встревожился Александр: – чивой-то ты? Кто-нибудь тебя обидел?
Старуха отрицательно покачала головой.
– В чём же дело?
– Вспомнила, родненький, вспомнила. Одну глупость вспомнила.
– Да что вспомнила-то? – озабоченно спрашивал Александр.
– Уж и силён же Ты был, Батюшка, ох и силён!
– Да что Я дрался, что-ль с тобой?
– И дрался, что греха таить. А самое главное – кусался. И зубёнков ещё не было, а так, деснушками, как ахнешь бывало за сосок, ажь в глаза ночь набежит.
Александр ахнул от смеха и расцеловал Свою старуху, гордую и счастливую.
– Зато уж и выкормила, уж и выходила, богатырёк Ты мой любимый, болезный…
Эта мамка пользовалась во Дворце всеобщим уважением и не было ничего такого, чего не сделал бы для неё Александр. Говорили, что в Ливадии, на смертном одре, вспомнил Он о ней и сказал:
– Эх, если бы жива была старая! Вспрыснула бы с уголька и всё, как рукой бы сняло. А то, профессора, аптека…
…Всех этих нянек поставляла ко Двору деревня около Ропши. Каждой кормилице полагалось: постройка избы в деревне, отличное жалование и единовременное пособие по окончании службы. Работа была обременительная, и за всё время пребывания во Дворце мамка не имела права ни ездить домой, ни выходить в город» (И.Д. Сургучёв «Детство Императора Николая II». С. 138-141).
Продолжение следует.
Link | Leave a comment {9}
СВИДЕТЕЛЬ «РУССКОЙ АГОНИИ» РОБЕРТ ВИЛЬТОН (38)
Aug. 11th, 2019 | 12:26 pm
reposted by sprecher_24
Этот пост проиллюстрирован снимками и сканами документов из архива Ш. Чиковани.
Русско-французский грузин Шота Чиковани
«Не нам, а тем, кто придет потом, складывать предания о нашем времени».
Дж.Р.Р. ТОЛКИЕН.
Выход в 2005 г. в Париже книги Роберта Вильтона «Злодеяние над Царской Семьей, совершенное большевиками и немцами» было делом рук одного человека – нашего соотечественника, с 1975 г. жившего во Франции – Шоты Чиковани.
Выпустил он ее на свои собственные средства. Как и все дела и поступки, которые чего-нибудь стоят, – это тоже был плод безкорыстной любви, с течением времени всё менее и менее понятной людям. «Я не исследователь, – написал он мне однажды, – но делал это с большим азартом, и, главное, искренне. Я душу в это вкладывал».
Такие чувства и поступки иногда заставляют нас задуматься, остановиться; они заразительны, побуждают и нас тоже сделать что-нибудь… Именно так появилась и эта серия по́стов о Вильтоне, на которую подбил меня Шота в самый разгар работы над предыдущей – о следователе Соколове. А когда, наконец, я к ней приступил, он поддерживал меня не только советами и своими воспоминаниями, он был моими глазами и ушами там, куда мне было не дотянуться ни по причинам времени, ни пространства. Более того, словно добрый волшебник, он воплощал сделанные мною в процессе работы догадки и находки в совершенно определенную фотографию, скан, книгу или журнал.
И вот сейчас у меня и, думаю, у многих читателей моего ЖЖ, есть подходящая возможность поблагодарить этого человека, которому именно сегодня – такое совпадение трудно подгадать (ибо цепь по́стов с трудом поддается хоть какому-то планированию) – исполняется семьдесят пять лет.
Свой юбилей он справляет в кругу семьи: в деревне у дочери на севере Франции в окружении внуков.
Продолжай оставаться с нами, дорогой Шота как можно дольше! Многая тебе и благая лета!!
Ну, а мы от виртуального праздничного стола переместимся к обыденному рабочему, чтобы рассказать о юбиляре, благодаря которому мы получили возможность прочитать еще одну книгу участника расследования цареубийства, более восьмидесяти лет пролежавшую под спудом.
А помогут нам в этом накопившиеся в моем архиве за несколько лет нашего знакомства письма…
Шота Чиковани.
Родился Шота Иванович Чиковани 11 августа 1944 г. в городе Молотове (так в то время называлась Пермь).
Семья его была типичной послеразломной, в которой всё смешалось, казалось, невозможное. Оба деда его находились по разные стороны баррикад.
О семье матери, отец которой был одним из революционеров Прикамья, мы уже рассказывали в прошлом нашем по́сте.
Кузьма Лякишев с дочкой Верой на руках – матерью Шоты Чиковани.
Дед по отцовской линии – Александр Чиковани – был из совсем иного теста:
https://en.wikipedia.org/wiki/House_of_Chikovani?oldid=513392129
«…Когда увлекшиеся земельными реформами грузинские социал-демократы (меньшевики) его “раскулачили”, – делится со мной семейными воспоминаниями его внук, – он бежал с семьей от них в Севастополь к Врангелю...
Взрослые его сыновья бежали от красных еще дальше: в Турцию. Старик же с маленьким моим отцом не рискнул сесть на пароход…»
Семья Александра Чиковани. Отец Шоты – в матроске.
«Родился я в Перми, вырос в большом дворе, буквально в двух шагах от драматического театра. вспоминаю, как в заснеженном городе мама отвозила меня в детский сад на пошевенках, и как я лихо прыгал с крыш сараев в огромные сугробы.
В качестве инженера-гидростроителя отец строил Камскую ГЭС, по окончании стройки был откомандирован на строительство Воткинской ГЭС (Удмуртия), где я продолжал учебу в школе в поселке (ныне г. Чайковский). Из палаточного городка на моих глазах тут вырос большой город.
В Пермской области было слишком много лагерей, отец целыми днями на стройке, мать с утра до вечера стирает на стиральной доске и печет в печке шаньги на десятерых: шестерых девчат и четырех парней, а город просто кишел разгулявшимися амнистированными, сам понимаешь, не политическими.
Закончилась стройка – вернулись в Пермь, где я совмещал работу киномеханика с учебой в Школе рабочей молодежи. После окончания учебы в Пермском областном медицинском училище, как все военнообязанные в СССР медицинские работники, был призван на три года в передвижной зубоврачебный кабинет Уральского военного округа.
Отец, хотя и смутно, помнил Грузию, пожелал там умереть; потому, выйдя на пенсию, уехал с семьей в Тбилиси. Я же после армии в Тбилиси не прижился, и уехал в Москву, где женился на белоэмигрантке, и в 1975 г., получив “вид на жительство”, уехал во Францию».
Из краткого биографического справочника «Российское Зарубежье во Франции 1919-2000» узнаем, что по приезде туда Ш. Чиковани сразу же «занялся ресторанным бизнесом в Париже. Держал бар “Baba russe” на bd Montparnasse, 14 (конец 1970-х), ресторан “Трактир” на rue Letellier, 15 (первая половина 1980-х), ресторан-кабаре “Арбат” на rue Danielle Casanova, 2 (1988–1998), все рестораны были с русской кухней и музыкантами».
http://www.dommuseum.ru/old/index.php?m=dist&pid=15961
Реклама парижского ресторана Шоты Чиковани «Арбат» в журнале «Мулета».
Ходили к нему, вспоминает Шота, самые разные люди. Среди них был, например, известный драматург Эжен Ионеско, член Французской академии. «Этот любил русский амбианс, ему было комфортно в моем баре, где кроме чашки кофе он никогда ничего не заказывал, а кофе у меня был отменный, “а ля итальяно”. Не потому, что денег было жалко, румын был просто непьющим. Будучи отчаянным антикоммунистом, он с интересом слушал споры антисоветчиков из “Континента” за соседним столиком. Он ведь сам там печатался. А еще ему нравились занятные, развешанные на стене объявления, характеризующие советский быт: “Ушел на базу”, “Пива нет”, “Вас много, а я один”, “Ты меня уважаешь?”, и др., особенно “Вас обслуживает ударник капиталистического труда”».
Больше, конечно, ходили русские. «Многие заходили на огонек в мой трактирчик… Толстый с Хвостенко [художники нонконформисты] устраивали у меня вернисажи, хотя никто их работы и не покупал. Заглядывали и Мамлеев со своей татаркой-красавицей Машей, и Синявский с Марьей Васильевной, и Эдичка Лимонов… всех не перечислить».
Реклама вернисажа картин Толстого и Хвостенко в ресторане «Арбат» в виде почтовой открытки в оформлении Толстого.
Некоторые ходили «с опаской: хозяин-то, конечно же, все-таки “советик”, кто его знает… но при этом шли. Сам я к этому относился с пониманием: в те стрёмные времена во Франции по советским паспортам проживали только французские жены. Пожалуй, только Вадик Делоне при своем лагерном опыте мне доверял, и не побоялся ввести меня в дом Галича. Самого Галича лишили советского гражданства, но когда я задал ему вопрос, как бы мне без шума выйти из него, тут жена Нюша встала на дыбы. Когда Александр Аркадьевич сказал, что хороший совет мог бы дать мне Вика Некрасов, который сам не так давно по-умному это оформил, Нюша властно прикрикнула, чтобы он замолчал. И опять же я со спокойствием и с пониманием к этому отнесся. К Вике не пошел, сам со временем тихо отослал товарищам серпастый-молоткастый, который жег карман…»
Справка из советского посольства о получении паспорта. «Таких давно уже не выдают, сегодня на родину зазывают» (Ш. Чиковани).
Подтолкнул его к этому решению еще один случай: «…Махровый Шоткин улей антисоветский до того сильно жужжал, что в один день в “Монде” появилась статья, что на бульваре Монпарнас расцвела антисоветская малина, где вокруг борща собираются диссиденты, а поскольку советское посольство подписано было на эту газету, то в один прекрасный день ко мне нагрянули два “спортсмена” из посольства. Ты, голубоглазенький, говорят мне вежливо, снял бы две таблички со стены. Я спрашиваю: какие. Почему-то только две снять попросили: “Вас обслуживает ударник капиталистического труда”, и другую “Ты меня уважаешь?”. Только просьбу их я, конечно же, не уважил».
Шота Чиковани в его парижском ресторане.
В то время к нему захаживали и совершенно иные люди – осколки, оставшиеся от той прежней, настоящей России.
«…В моем недорогом маленьком ресторанчике в центре Парижа (15-й округ), в конце 70-х, в начале 80-х годов царила домашняя атмосфера, была честная домашняя кухня, к тому же живая музыка, то есть старинные русские романсы в исполнении лучших артистов из второго поколения белой эмиграции.
Все это как магнит притягивало оставшихся в живых белых офицеров и придворных дам, включая Татьяну Кроун, которая жила по соседству в фешенебельном 16-м округе в скромной однокомнатной квартирке. Есть фотография, на которой она девчушка на вид лет 12-13 с офицером яхты “Штандарт”.
Татьяна Александровна Кроун на Императорской яхте «Штандарт».
Фотоснимок сделан перед революцией, и, если мы с ней познакомились в 70-х, то сам прикинь, сколько было ей лет. После нашего знакомства долго она не прожила. Но на свою скромную пенсию всегда могла себе позволить раз в неделю заказать у меня порцию пельменей. Давал я “Родине” и фотографию ее отца, адмирала Кроуна в адмиральской форме, жаль, что они ее не напечатали.
Вице-адмирал Александр Егорович Кроун (1823–1900) – происходил из шотландского рода. Окончил Морской корпус (1841). Офицер для особых поручений при генерал-губернаторе Восточной Сибири Н.Н. Муравьеве (1856). Командир канонерской лодки «Морж» (1860), на которой совершил переход из Англии на Дальний Восток, а затем плавал на ней на Тихом океане. Морской агент в США (1862) и в Англии (1864). Произведен в контр-адмиралы с назначением главным командиром портов Восточного океана и военным губернатором Приморской области (1870-1875). Начальник штаба отряда броненосной эскадры Балтийского флота (1877-1878). Командир отряда судов Тихого океана (1884-1885). Вице-адмирал (1888). Похоронен в Петербурге на Смоленском евангелическом кладбище. Именем Кроуна назван мыс в Японском море и в бухте Провидения в Беринговом море, а также село Кроуновка Приморского края. Его сын, капитан 2-го ранга Николай Кроун (1858–1904), будучи офицером штаба командующего 1-й Тихоокеанской эскадрой вице-адмирала С.О. Макарова, погиб вместе с ним на броненосце «Петропавловск» у Порт-Артура.
Что касается общения, то на это я никогда не имел времени. Кроме Татьяны была целая галерея интересных лиц, которых надо было слушать и записывать, но надо знать специфику парижского кабачка, при которой у тебя нет времени на общение даже с женой и с детишками. Хозяин в маленьком деле рабочий человек, он и повар, он и грузчик и уборщик, и все прочее. Чем больше персонала, тем больше расходов, тем самым ты ближе к банкротству. Ты просто не сможешь выплачивать банку кредит.
Вот почему я могу только догадываться, почему затравленный англичанин, не успев издать русский вариант, доверил перед смертью машинопись русской монархистке (с английскими, кстати говоря, корнями), которая к тому же знала Царскую Семью. Татьяна передала мне также подаренную ей когда-то подписную фотографию Великого Князя Михаила Александровича, которую я, в свою очередь, подарил одному человеку».
«По-моему Вильтон сделал правильный выбор. Кому еще мог он доверить, когда вокруг сплошь и рядом “февралисты”, масоны и эсеры. В свою очередь Татьяна, чувствуя приближение смерти, передает ее на хранение мне. Почему она не передала жене Вильтона, которая продала весь архив мужа Гарварду, для меня останется загадкой. Хотя, как говорится, нет худа без добра. Пылилась бы она по сей день в Гарварде, подобно рукописи третьего тома Жевахова, а я хотя бы ее напечатал.
…Не знаю почему она доверила именно мне, может быть потому, что я вообще располагал к себе людей некоммерческим теплым приемом; в ресторане всегда царила уютная, домашняя атмосфера. Люди чувствовали себя как у себя дома. Как раз об этом говорил по радио Франс-Интер самый знаменитый во Франции в 1970-х годах кулинарный критик Филипп Кудэр, рекомендуя радиослушателям посетить мой трактир».
Расписались на рассвете». Владлен Давыдов, Олег Ефремов и Иннокентий Смоктуновский.
«Рукопись в моем столе пролежала лет двадцать, пока я не освободился из кабацкой кабалы, когда у меня, наконец, появилось время ознакомиться с ней, да и с другими документами, которые я собирал то там, то здесь. Ознакомившись с рукописью, я проникся большим уважением к автору, который пробудил во мне огромный интерес к Царскому делу, настолько, что я стал покупать на русских аукционах все первоисточники. Кроме того отслеживал всех “гробокопателей”, все их интервью и книги, и в конце концов, решил напечатать Вильтона.
Предвидя, что сразу после выхода книги найдутся оппоненты, начал я с поисков почерка Вильтона, чтобы эксперт смог его сравнить с собственноручными пометками автора на машинописи.
Сначала я обратился за помощью в библиотеку Гарварда, чтобы они мне прислали копию почерка Вильтона. Они почему-то даже говорить со мной не пожелали, и тогда я написал в лондонский “Таймс”. Архивист поначалу тоже осторожничал, мол кому попало не даем, зачем вам это надо и т.д.
Я написал как есть: хочу, мол, открыть российскому читателю этого бравого англичанина, который был влюблен в Россию, воевал за нее, и т.д.
Ответ из архива «Таймса» и образец почерка Вильтона см.:
https://sergey-v-fomin.livejournal.com/326217.html
Возвращаясь к экспертизе, хочу все-таки уточнить, что проводил я ее не “с целью определить авторство машинописи”, которое у меня не вызывало сомнений.
Крайне важно было иметь на руках заключение эксперта до выхода в свет книги, потому что я знал наперед, что после публикации ко мне будут вопросы, и дальнейший ход событий подтвердил это. Взять хотя бы вопрос следователя Соловьева, “...что это вы там напечатали...”. И даже сегодня находятся неверующие злопыхатели.
Думаю, что даже и ты изначально сомневался. Вот почему я никогда не напечатал бы Вильтона без экспертизы.
Экспертиза была проведена опытным специалистом при Парижском Дворце Правосудия француженкой Мещерской (по мужу из первой эмиграции).
Посылаю тебе первую и последнюю страницы заключения. На первой найдешь, по чьей просьбе она была сделана, на последней – честное профессиональное слово эксперта-криминалиста.
Типографию для напечатания книги мне рекомендовала некая русская дама. Передал я туда уже готовый текст: мы с женой набрали его сами на компьютере и оформили. Не забывай, что супруга моя, Любовь Витальевна, дочь финской подданной, получившей в канун войны с Финляндией десять лет лагерей, 35 лет редактировала в ЮНЕСКО документы на русском языке.
Я заказал 1500 экз., все они были дефектными: очень бледный, нечитаемый шрифт. Пришлось сделать рекламацию, и типография напечатала новые полторы тысячи, за которые денег уже не взяли.
Имка-Пресс, которая еще в 1980-х продавала факсимильного Вильтона, от моего издания почему-то отказалась. А других русских книжных магазинов в Париже не осталось. Поэтому во Франции я просто раздавал безплатно. С московскими дистрибьютерами тоже не заладилось. В России у меня доверенного лица не было, а с транспортировкой и с оплатой возникали проблемы. После этого я начал раздавать налево и направо. В итоге моих книг в России сегодня оказалось немало...»
Продолжение следует.
Link | Leave a comment {11}
СВИДЕТЕЛЬ «РУССКОЙ АГОНИИ» РОБЕРТ ВИЛЬТОН (37)
Aug. 11th, 2019 | 12:25 pm
reposted by sprecher_24
Парижское издание 2005 года
«Есть вещи, которые приходится делать, даже если знаешь, к чему это приведет».
Дж.Р.Р. ТОЛКИЕН.
Восемьдесят два года спустя после последнего прижизненного издания книги Роберта Вильтона, вышедшей в 1923 г. в Берлине, появилось новое – и тоже на русском языке. Но на сей раз в Париже.
Причем, это был не новый русский перевод, а первое издание обнаруженной русской машинописи с правкой от руки на ней самого автора, как мы помним, окончившего русскую гимназию в Петербурге и потому в совершенстве владевшего языком.
Название этого последнего извода книги по воле автора претерпело изменение. Теперь она называлась «Злодеяние над Царской Семьей, совершенное большевиками и немцами».
Опубликовал ее наш соотечественник Шота Чиковани.
Об истории рукописи и ее публикаторе подробнее мы расскажем в наших следующих по́стах. А пока, как мы это делали ранее, обозревая предыдущие книги Роберта Вильтона, сосредоточимся на самом издании.
Открывается книга посвящением:
Затем помещено обширное предисловие составителя (с. 13-23). Вот некоторые его фрагменты:
«В последнее время, – весьма точно определяет наши болевые точки Шота Чиковани, – всё чаще призывают к “реабилитации” Николая II». Не говоря о том, что «реабилитируют после несправедливого или же ошибочного суда» (тут же убили «тайно, под покровом ночи», без какого-либо судебного разбирательства), – в результате на самом деле пытаются оправдывать …преступников. «Не так давно на страницах российской печати уже реабилитировали одного из цареубийц – Войкова… Автор статьи сокрушается, что какой-то неуравновешенный эмигрант убил такого просвещенного российского деятеля! Как надо не уважать себя и свой народ! Гимназиста Бориса Коверду справедливо назвали народным мстителем. Во Франции выпустили почтовую открытку с его портретом, а мы скорбим о самом “просвещенном” из цареубийц. […]
В погоне за сенсацией “расследованием” убийства Царской Семьи занимаются журналисты и милиционеры, писатели и домохозяйки. “Индустрия Романофф”, процветавшая некогда на Западе, нашла для себя благодатную почву в России. […] …В этом безпрецедентном по своему цинизму грандиозном шоу заняты весьма образованные седовласые историки и литераторы.
Некоторых из них еще на заре перестройки мы видели в залах университетских и публичных библиотек Западной Европы и Америки, которые так богаты архивами русской эмиграции и редкими книжными изданиями. Эти господа хорошо знакомы с результатами работы Комиссии по расследованию цареубийства Царской Семьи, которую возглавлял следователь Н.А. Соколов. Но они полагают, что правда об убийстве Императорской Семьи предназначена лишь для них, привилегированных, а народу можно и даже нужно рассказывать сказки».
Шота Чиковани.
Далее шла публикация самой книги Роберта Вильтона, к которому составитель прибавил несколько текстов из других ее изданий, отсутствовавших в оригинале публикуемой им машинописи: комментарий газеты «Таймс» из лондонского издания 1920 г.; предисловие Мари де Во Фалипо из парижского французского издания 1921 г., а также вступительное слово переводчика князя А.М. Волконского к русскому берлинскому изданию 1923 года. Кроме того, к тексту машинописи было присовокуплено послесловие Вильтона, взятое из той же последней русской книги.
Обращают на себя внимание измененные по сравнению с прошлыми изводами названия некоторых глав и полное отсутствие таковых с 8-й по 16-ю главы.
Издание иллюстрировано снимками, в основном уже известными.
В приложение включены: список красных комиссаров из берлинского издания 1923 г. и документ «из архива Р. Вильтона»: записка В.М. Руднева 1917 г. «Правда о Русской Царской Семье и темных силах», а также разнообразные (многие довольно редкие) документы русской эмиграции из личного архива составителя.
Книга также включает в себя послесловие Шоты Чиковани, посвященное разбору нашумевшей в свое время книги Эдварда Радзинского (с. 126-148):
Критическому разбору в нем подверглись прежде всего те места из писаний драматурга, которые касались разных аспектов следствия Н.А. Соколова.
Был случай у Шоты Чиковани лично задать некоторые свои вопросы Эдварду Радзинскому:
Эдвард Радзинский.
Не осталась без внимания автора послесловия и общественно-политическая позиция Радзинского, несомненно, сильно сказавшаяся и на его книге.
Дарственная надпись поэта Вадима Делоне (1947–1983) супруге Шоты Чиковани Любови Витальевне, вместе с которой он учился на филфаке МГПИ им. Ленина.
Попытался Чиковани раскрыть и природу некоторых труднопреодолимых противоречий Радзинского с теми, кто сначала вел расследование цареубийства, а затем изложил его ход и итоги в своих книгах.
Начало очерка о К.И. Лякишеве из сборника «Революционеры Прикамья» (Пермь. 1966).
Титульный лист сборника и дарственная надпись автора очерка о К.И. Лякишеве его дочерям – матери и тетке Шоты Чиковани.
Продолжение следует.
Link | Leave a comment {9}
Азбуки прошлых лет
Aug. 10th, 2019 | 03:44 am
reposted by sprecher_24
Утешительный, имеющий психотерапевтический эффект список для тех, кто ругает современное образование. В прошлом году я отмечала 1-е сентября «Евгением Онегиным», а сегодня предлагаю полистать азбуки двухвековой или вековой давности и сказать себе, что современная школа далеко не так страшна, как её малюют. Потребуется много-много трафика.
[15 цветных вклеек и страниц]
![]()
( Ещё 12 оцифрованных азбук XIX – начала ХХ векаCollapse )Русская азбука с иллюстрациями: Подарок для детей, 1879. Самая красивая в этом списке, ни в чём себе не откажу, выложу все цветные иллюстрации из неё, разглядывать можно долго. Но в ней и чёрно-белые страницы очень хороши:
Это было единственное отступление от хронологии, а дальше пойдут по порядку азбуки 1825–1922 годов.
Всего в нашей электронной библиотеке можно найти и полистать около сотни оцифрованных азбук прошлых лет и веков.
